Светослов - Страсти по Фаусту. Роман

– А как же быть с пропиской? Ведь все наши люди прописаны не в Обломове…

Главный разулыбился и ответил:

– Умён ты, Ершов. Но мы не тупее. Уже всё продумано. Все, прописанные в нашем городе автоматически считаются обломовцами, или обломовчанами, – кому как по душе. И все инстанции будут это учитывать.

Тут раздался резонный вопрос другого подчинённого:

– А какая всё-таки цель в переименовании города?

Главный и здесь не растерялся:

– Цель одна: не дать проникнуть в наш истинный город всяким лазутчикам и охмурителям. Кумекаешь, Синицын? Это тебе не на джипе выруливать. Они, допустим, захотят навредить нам, проникнут в наш город, – да и заплутают как лохи, потому как окажутся в Обломове. Ты знаешь, почему великие люди себе псевдонимы придумывали? Для того, чтобы их настоящих не раскумекали и не прихлопнули втихаря. Стратегия!

– Я, кажется, понимаю, – произнёс подопечный Синицын, постепенно озаряясь изнутри тем светом, что делает взгляд проницательным и глубинно-загадочным. – Это нечто вроде невидимой трансформации с целью неуязвимости… На этом основана часть магических древних обрядов…

– Молодец, Синицын! Весомо кумекаешь! – похвалил главный. Он окинул взором подопечных и решил больше не травмировать свою душу и мозг дотошными расспросами озабоченных клерков. Он лаконично и назидательно резанул:

– Ну что, больше вопросов нет? Тогда все свободны. Всем быть на связи и ждать моих дальнейших инструкций.

По кабинету прокатился вздох облегчения. Главный сделал жест, и все люди покинули этот секретный кабинет.

Предводитель, оставшись один, тут же набрал номер телефона. Услышав ответ, он произнёс.

– Грозовой? С добрым утром. Ты уже в курсе?..

– А, Степаныч! Приветствую! Ты насчёт Объекта?

– Да. Насчёт его, окаянного.

– Мне уже всё сообщили, – ответил на том конце Грозовой.

– Это хорошо. А ты в курсе, что наш город теперь Обломов?

– Естественно. Разведка не дрыхнет.

– Окей. Будь на связи. Тут ожидается ещё кое-что…

– Что-то серьёзное? Что именно? – напрягся на том конце Грозовой.

И Степаныч детализировал это «именно»:

– В наших краях под личиной корреспондента действует опасный контрабандный челнок; подпольная кличка – «Журналист». Он неуязвим, так как его в лицо абсолютно никто не знает. И ты, как профессиональный агент по борьбе с теневизмом, обязан его раскумекать и опечатать. И быть может, он замешан во всей этой петрушке с таинственным объектом-разведчиком…

Изложив всё это, главный вздохнул и отпил воды из стакана, что был под рукой.

– Корреспондент говоришь? Так-так, «Журналист»… Попробуем его вычислить, – рассудительно ответил Грозовой.

– Ну давай, готовься. Но пока об этом своим не сообщай; присмотрись, – чтобы не спугнуть и дров не наломать. Мне в ближайшее время должны сообщить его приметы, я тут же тебе позвоню. И тогда пришпоришь коня.

– Понятно дело.

– Ну давай, до связи!

Закончив разговор, предводитель Степаныч положил трубку и с облегчением опустился в кресло… Он вдруг задумался: «Всё ли правильно я сделал? Вроде лишнего не сболтнул… Да, странно всё это, и спешка какая-то оголтелая… будто новый Клондайк обнаружили… Если это реально крутой проект, значит, нужно держать всех на дистанции. Всех! И никаких поблажек. Иначе никак, – а то начнут мозг выносить по извилинам… Нынче народ-то без тормоза, да и жизнь теперь недешёвая… Ладно. Разберёмся. Надо бы ещё раз с Центром связаться, гладко так, чтоб ненавязчиво и лаконично. Они любят краткость. И много не говорят. Да, уточниться надо…»

Предводитель отвлёкся от своих нелёгких секретных дум и уставился в ноутбук. Он открыл один из файлов и принялся изучать его содержимое, беззвучно шевеля губами…

В этот ранний час в одной из патриархальных московских квартир спал на диване прямо в одежде человек богемной внешности, это был режиссёр столичного Театра импровизаций Иван Лукоморьев. Внезапный бой стенных часов заставил спящего вздрогнуть, и тут же ему на голову с книжной полки свалилась книга И. В. Гёте «Фауст»… Он охнул и резко проснулся; тут же взял в руки эту книгу, упавшую на него откуда-то сверху, и прочитал название. Лукоморьев глянул на книжную полку, что над диваном, и задумался, глядя куда-то в пространство… «Это неспроста…» – обожгла его мысль. Внезапно он весь преобразился, полностью придя в себя, словно постиг нечто великое; в глазах его вспыхнуло вдохновение… Несомненно его осенила идея, – та, что ускоряет мысль, даря сердцу горячий приток новых сил. Он быстро встал, окончательно сбросив с себя дремоту, и подошёл к столу с компьютером, кипой листов и чайником. Окинув взором комнату с творческим беспорядком, Лукоморьев задержал внимание на крупном лозунге, что красовался над его рабочим столом на стене:

Режиссёр, твой подвиг – в сердце народа!

И тут он философски произнёс:

– Кто я – режиссер или мытарь страждущих? Ну, конечно же, – режиссер!.. Так. За дело!

Лукоморьев сел за стол и начал заядло вбивать текст на компьютере, периодически прикладываясь к чайнику с водой… Он закурил, что-то одержимо обдумывая… Внезапно компьютер выдал сигнал электронной почты. Режиссёр слегка нервозно открыл электронную почту и прочитал свежее сообщение:

«– Бога ради, подайте на похмел инвалиду искусства. В ближайшее время отработаю. Моя авоська – за Вашим окном…»

– Это ещё что за хрень? – произнёс Лукоморьев, изменившись в лице.

Он тут же обратил взор к окну и увидел полиэтиленовый пакет, привязанный за верёвочку – сверху… Режиссер озабоченно пошарил по карманам, посмотрел по сторонам, что-то обдумывая… Затем он встал и достал с книжной полки солидный фолиант – К. Маркс «Капитал». Лукоморьев прикинул «Капитал» на вес, держа его на ладони, затем открыл окно и наспех положил эту книгу в пакет на верёвке. Он высунулся в окно и крикнул:

– Эй, наверху, – вира!

Пакет с книгой резко ушёл вверх… Режиссёр закрыл окно, ёжась от утренней прохлады, облегчённо вздохнул и опять сел за комп.

Он посмотрел в монитор и вдруг напрягся:

– Стоп. А как же он мой адрес узнал? Странно… Ладно, потом разберусь.

Лукоморьев закрыл электронную почту и вновь принялся за работу…

И всё же вновь он отвлёкся и призадумался:

«А с какого это перепугу я должен вдруг дарить непонятно кому свои фолианты? Вот доброта безразборная… И что за тип этот с авоськой пакетной? Откуда он знает мой адрес? И кто он вообще? Видать, пропился, приболел так, что колотит всего, вот и пустился в тяжкие, лишь бы кровь оживить…»

И тут же внутренний голос ему ответил:

«Да не парься ты, Ваня, смотри проще на это, – с кем не бывает; ты вон тоже неделю назад так набрался на даче, что бокалы тряслись и деревья дрожали, – не от холоду ж ведь! За тебя горемыку – искусника драм и комедий испугались не в шутку, – всерьёз, чтоб куда не попал сгоряча по запарке в дремучем веселье. А с тебя спрос иной: кто ещё нам идей накропает и жизнь освежит новой ролью? То-то! Сбрось кручину и всякие думы пустые, у тебя вон – идея, да такая, что всех прошибёт до икоты и плакать заставит от радости жизни…»