Екатерина Павлова - Игра. «Не спеши узнать чужие секреты…»

– Простите, время не подскажете? – раздалось над моим ухом.

Передо мной стоял мужчина, очень пожилой, в легкой футболке-поло и белой фетровой шляпе.

– Половина двенадцатого.

– Благодарю, синьорина! – он приподнял шляпу и пошел дальше.

Мужчина отвлек меня от воспоминания, и я стала разглядывать окружающее пространство. Все казалось спокойным, невозмутимым, залитым утренним солнцем. «Умиротворение», так бы я назвала картину, если бы взялась писать. Даже сама церковь не внушала никаких грустных мыслей, выглядела приветливой и нарядной, как девочка в платье, с лентой в волосах, собирающаяся на воскресную мессу. Я еще раз все оглядела и встала. Как вдруг из окон одного дама послышался жуткий крик, мужской и женский голос раскатились по улицам. Перебранка была сильной и яростной, проистекала без всякого стеснения: прямо из открытых окон доносились ругательства, обвинения. И вскоре полетели вещи. Я замерла, охваченная любопытством.

Глаза наблюдали, что произойдет дальше. Крики немного поутихли, а потом из дома недалеко от места, где стояла я, выскочил мужчина. Мои глаза с любопытством следили за ним. Средних лет, среднего роста, ничем не примечательный мужчина засуетился возле выброшенных из окна вещей. Пухлые руки пытались поудобнее схватить их. Крикнув подруге еще пару ласковых, и подняв вещи, быстро заспешил вдоль домов и исчез в одной из улочек. Я стояла как вкопанная и не знала, что делать дальше. Эмоциональная сцена захватила целиком. Когда его спина совсем скрылась за углом переулка, я подождала еще пару минут, давая себе прийти в себя, и зашагала вдоль канала, к дому, который был затерян среди других прекрасных зданий Венеции.

Дверь открылась, на пороге стоял Леонардо.

– Здравствуйте, – улыбнулась я.

– Добрый день, – его улыбка была от уха до уха. – Прошу, проходи!

Я вошла в его квартиру, которая занимала третий, четвертый этаж и мансарду в престижном районе города. Мансарда была его мастерской, его святилищем и пещерой, где он колдовал днями и ночами. На нижних этажах все было как в обычной квартире: три гостиные с изящными креслами и диванами, столиками и консолями, заставленными всевозможными украшениями от серебряных подсвечников до маленьких фарфоровых фигурок и больших ваз с цветами и фруктами из муранского стекла, две спальни с ванными, роскошная столовая с овальными массивным дубовым столом и резными стульями, датированная шелковыми золотыми обоями и освещавшаяся огромной люстрой, похожей на корабль, кухня, обставленная обычной мебелью, не очень дорогой, но отражающей вкус и привычки живущего здесь человека. Кое-где попадались предметы декора и личные вещи. Словом, этот дом ничем от других не отличался. Все было убрано и дышало свежестью. Ванда явно была поборницей чистоты. В дверях кухни она и показалась. Я улыбнулась ей и поздоровалась, она кивнула мне в ответ.

– Я попросил Ванду приготовить нам обед, надеюсь, ты не откажешься?

– Почему бы нет. Но сначала давайте разберемся с картинами.

– Да конечно, пойдем!

Я проследовала за ним на мансарду, и здесь уж было на что посмотреть. Не знаю почему, но творческая обстановка всегда мне казалась необычайно красивой. Свет здесь не такой яркий, как в гостиной, ложился выборочно, им можно было играть, делая то ярче, то тусклее. Два небольших столика хранили на себе кучу красок, десятки кистей в стаканах, бумагу, свернутую в рулону и развернутую, смятую, порванную – на любой вкус. Несколько картин были прислонены к стене, некоторые были завешаны тряпками, с боку тоже приютился мольберт с занавешенной картиной, который интриговал смотрящего непонятно чем. Он стоял в самой темноте, и похоже, к нему никто не касался, а он от этого становился еще призывнее. Огромная полка во всю стену была завалена тоже всякой всячиной и множеством картин.

– Вот это и есть мои владения.

– Необычная обстановка, сразу рождает множество идей, – произнесла я, почувствовав, как по телу пробежал холодок, объяснить который было невозможно ничем.

– С недавних пор у меня только один источник вдохновения, – произнес художник, улыбнувшись плотоядно. На загорелом лице показалась такая белозубая и хищная улыбка, словно у ящера. Я подумала, неужели Леонардо да Винчи улыбнулся также, встретив свое совершенство? Леонардо как в подтверждение опять развел уголки рта в стороны и обнажил зубы.

– Дайте угадаю. Женщина?

Я повернулась к нему, улыбаясь, чтобы скрыть страх. Художник не сводил глаз с мольберта, завешанного тряпками.

– Да, и очень красивая, – его рот тихо вымолвил.

Я взглянула на мольберт, и тут же почувствовала остро разожженное фразой художника любопытство.

– Что на холсте изображено? Или Кто? Анна?

Художник молчал и продолжал поедать взглядом холст.

– Начнем? – тихо спросила, сделав шаг в сторону.

– Конечно, – ответил он, поворачиваясь ко мне и снова обнажив зубы.

Все, зачем я сюда пришла, укладывалось в одной фразе. Мне нужно было составить каталог работ Леонардо Саппега. Леонардо не сильно заботился об этом всю жизнь, оттого скопилось приличное количество не датированных и без каких бы то пометок картин, валявшихся где попало. Пользуясь случаем приближавшейся выставки, он решил составить обширный каталог с доскональным описание всех картин и небольшой историей создания.

Двое людей в мастерской стали суетиться, разбирать картины, укладывая одну за другой по годам и сериям. Поднялся небольшой шум, от чего Ванда раза три поднималась в мастерскую и тихонечко заглядывала с едва открытую дверь. Художник постоянно замечал ее присутствие, и она тут же удалялась. Мне казалось, это – мистическая связь, как возможно, чтобы двое так чувствовали друг друга. Когда в очередной раз художник глянув в дверной проем, где пряталась Ванда, мои руки взяли очередную картину, ненадолго задержали полотно перед глазами, затем опустили на свободное место. Оказалось, что основную массу полотен Леонардо написал больше двадцати лет назад, и только две серии были совсем новыми. Мне подумалось, смерть любимой женщины сильно на него повлияла, отбив даже охоту творить.

Разглядывая картины, стало понятно, что его конек – обнаженная натура. Мужская, женская – без разницы. Они были прекрасны, так вдохновенны и очень чувственны, на грани эротики. Прекрасные картины! Хотя Леонардо, похоже, очень любил итальянские пейзажи – их было много больше, разные ракурсы одного и того же места, в разные сезоны, в разное время суток. Тоже хорошие, но не такие как портреты.

Просидели мы как раз до обеда, я наметила направление, и количество серий, нарисовав себе в уме каталог, после чего Леонардо повел меня вниз. Обед был готов. Мы сидели за столом с белой скатертью, Ванда тоже была с нами, а на столе дымились дары моря в виноградных листьях, зеленел салат, в стеклянных бокалах алело вино.