Катя Райт - Прерванное молчание

– Мне неловко просить тебя, Фрэнк, но со мной он так и не говорил ни разу. Тебе же удалось тогда что-то из него вытянуть. Я подумала, может быть, ты приедешь и попробуешь?

– Дороти, зачем тебе это? – Попытался я уговорить самого себя не вестись на эту авантюру.

– Не знаю. Мне его просто безумно жаль…

– Плохая отговорка для адвоката, – сказал я, твердо решив выезжать рано утром. – Где твой профессионализм? Где твой холодный рассудок?

Эти вопросы, впрочем, я адресовал больше самому себе. Помимо всего прочего, во мне проснулось и дремавшее почти пять лет любопытство, ведь мы тогда так и не услышали версию самого Эрика. Что может сказать теперь уже взрослый парень по поводу убийства своего отца в четырнадцать лет?

Версию о том, что меня вновь ждет встреча с молчаливым испуганным ребенком, я даже не рассматривал. Пять лет в колонии для несовершеннолетних – хочешь – не хочешь, заговоришь. Вряд ли эти пять лет прошли незаметно. Теперь-то, и я был в этом почти уверен, Эрик, наверняка, выглядел как самый настоящий преступник. Даже после нашей с ним встречи, я ни на секунду не переставал верить в теорию моей жены, а Элизабет никогда не ошибалась в людях. Она практически с первого взгляда определяла, плохой перед ней человек или хороший, и передала эту способность нашей дочери, которая к своим двадцати годам ни разу не связывалась с сомнительными типами.

– Так я могу на тебя рассчитывать, Фрэнк? – Уточнила Дороти.

– Да, я приеду завтра, – быстро ответил я, и мы попрощались.

Если бы кто-то мог тогда объяснить мне, чем этот убийца так привлек мое внимание, я бы щедро отблагодарил, но ответа, увы, не было.

Я ехал в психиатрическую клинику Святого Иуды с тяжелым сердцем. Мне всегда было особенно нелегко разговаривать с неудавшимися самоубийцами, а тем более, у Стоуна это была уже не первая попытка. Что ты можешь сказать человеку, которому только что отказано было даже в смерти! То есть, самоубийцы, как правило, и так ощущают себя безнадежными неудачниками в самых разных аспектах жизни, когда решаются свести с ней счеты, и снова – такой провал. Что тут скажешь! Некоторым можно было напомнить о маленьких радостях, о семье и детях, о бабушке в Алабаме или племяннике в Неваде, но, думаю, Эрику Стоуну, я не мог напомнить ни о чем, что бы вызвало более или менее приятные воспоминания. Я не мог просто подойти, похлопать его по плечу и сказать: «Эй, парень, все не так уж плохо». В его случае все было плохо и в перспективе, даже в самой радужной, должно было стать только хуже. Двадцать один год – тюремная решетка, а я был твердо уверен, что он бы там долго не протянул. И дело было не в его характере – об этом, к тому же, я не имел ни малейшего представления. Статистика и личный профессиональный опыт убеждали меня, что неудавшиеся самоубийцы нередко доводят задуманное до конца, а этот мальчик пытался уже дважды, и, кажется, был настроен решительно. Но это была только моя точка зрения – того, что творилось в голове у Эрика, я и представить не мог.

Дороти встретила меня у входа в клинику, куда я направился сразу по приезду. Она рассказала мне, что Эрик снова вскрыл себе вены. «Завидное постоянство», – отметил я, но Дороти не оценила иронии и осуждающе посмотрела на меня. Очередной сеанс терапии был назначен на три часа следующего дня, и Мэтьюс с огромным удовольствием был готов уступить свою смену мне. У меня было еще время, и я предпочел потратить его на беседы с врачом, работавшим в колонии, с Дороти и с персоналом клиники, который занимался случаем Стоуна. Не скрою, у меня были кое-какие предположения по поводу того, почему парень решает покончить с собой в колонии для несовершеннолетних. Мне приходилось сталкиваться с подобными делами раньше, и большинство из них, к сожалению, не отличались оригинальностью. К тому же, я отлично помнил, каким привлекательным был Эрик.

Тюремный врач Джонатан Линкольн был на редкость мерзким типом. Он передал мне карту Стоуна и подтвердил все догадки. «Принуждение к половому акту с применением физического насилия» – значилось в деле. Очень сухая формулировка, отметил я про себя, продолжая листать. Карта была довольно объемная. Эрик был частым гостем в небольшом госпитале при колонии. Переломы, растяжения, ушибы и рассечения, – все получено в драках. Ничего удивительного. «Острое отравление неустановленным веществом» – эта запись меня заинтересовала.

– Что это? – Обратился я к Линкольну, указывая на поставленный им же диагноз.

– Мы так и не поняли, чем именно он отравился, но, судя по тому, в каком состоянии его доставили, мы констатировали попытку самоубийства.

– Да неужели? – Я был поражен.

Трижды парню не повезло. Действительно, какой-то злой рок.

Я продолжал листать карту, где все было тщательно задокументировано, в том числе и визуально. На фото были две татуировки Эрика. Одна сзади на шее – «Лучше умереть» и слово «Никогда» на левом плече. Хотя, вторая, как мне показалось, была не завершена.

– Что вы еще можете сказать о нем, доктор Линкольн? – Повернулся я к Джонатану.

– Стоун часто попадал сюда, – начал он. – Вспыльчивый парень. Постоянно с ним были какие-то проблемы. Сказать честно, так поскорее бы его перевели.

– Проблемы? – После такого глупого замечания Линкольн мне окончательно разонравился. – У вас тут просто бардак! Парень, судя по записям, не раз подвергался изнасилованию! Проблемы у вас ! – Неодобрительно заметил я.

– Это не курорт, мистер Миллер, – холодно ответил он. – Здесь такое случается постоянно.

– Ладно, я все понял. Спасибо, доктор Линкольн.

На этом мы попрощались, я отдал ему карточку и поспешил к Дороти.

Мы беседовали об Эрике Стоуне. Дороти сообщила, что он не желает ничего рассказывать и идти на контакт. Впрочем, с чего бы ему разговаривать с ней – они не виделись пять лет, к тому же, она была адвокатом, который парню, похоже, был совсем не нужен.

На следующий день я пришел на встречу. Я не знал, как все повернется, и не представлял, о чем мне разговаривать с этим парнем, но, как я уже говорил, любопытство и профессиональный интерес делали свое дело. Я не очень верил и в то, что трюк с сигаретами сработает во второй раз, но все же захватил с собой пачку.

– Привет, Эрик, – сказал я, едва войдя в ту же комнату для встреч, где мы виделись без малого пять лет назад.

Стоун стоял спиной ко мне, уставившись в зеркальное стекло и скрестив руки на груди. Он заметно подрос и возмужал: у него было атлетическое телосложение, сильная спина, натренированные руки, волосы теперь были коротко пострижены. Я вошел, небрежно бросил блокнот, ручку и сигареты на стол. Эрик все это время ничего не говорил и как будто даже не шевелился. Я сел и продолжил монолог.