Гали Манаб - Олигофрен

Я пошел спать, но долго не мог заснуть. Мне не понравился охранник Паша. Если б он не пришел, Маша разрешила бы у нее посидеть в раздевалке. Мне понравилось сидеть с Машей. Она не такая как все нянечки. Она другая совсем. Никто из нянечек не разрешает заходить в раздевалку. А эта даже чаем угостила. Мне было обидно, что пришел этот охранник Паша. Я долго лежал, думал, мне было плохо, а потом, не знаю почему, даже заплакал.

После этого дня я стал считать дни, когда будет работать Маша. Я всегда ей помогал даже днем, но в раздевалку она мне разрешала заходить только вечером, когда все уйдут.

Однажды мы с ней генералили класс. Вот натрудились мы с ней в тот вечер. Устали. И тогда она мне сказала:

– Помощник ты мой любимый. Как бы я без тебя справилась.

Она была такая красивая, у нее волосы намокли, так мы сильно работали. Заходя в раздевалку, она распустила свои волосы, села напротив меня. Волосы у нее были длинные, красивые. Сидит, усталая, красивая, с распущенными волосами. Мне так и хотелось потрогать их. А потом что-то со мной такое стало, мне так захотелось обнять ее, поцеловать. Так она мне нравилась с распущенными волосами. Не знаю, что со мной было, я подошел к ней, хотел ее обнять, а она удивилась:

– Ты что, – спрашивает, – Мишенька? – А потом отпрыгнула от меня, будто я хотел ей что плохое сделать. Она даже испугалась и говорит:

– Нельзя, – говорит, – этого делать. Спасибо тебе, за помощь, иди, спать.

Я хотел ей что-то сказать, но почему-то ничего не сказал. Ушел. Потом долго не спал, все прислушивался, как она там все шумела пакетами, потом слышал как она гремела чашками, мыла их и ставила на место в шкаф, а потом она курила. Потом услышал шаги по коридору, к ней пришел охранник Паша. Я слышал, как она обрадовалась, смеялась. Потом они долго сидели, разговаривали. А потом я не услышал, как охранник Паша ушел. Стало так тихо. И дверь не услышал как закрывали. Я встал и в чем был, в трусах и маечке, тихонечко подошел к раздевалке. Дверь в раздевалку была закрыта, но там тихо шуршали. Я тихонечко приоткрыл дверь и совсем обалдел. Маша совсем голая, почему-то вдвое согнутая на спине лежала, а ноги она свесила на плечи охраннику Паше. А охранник Паша с голой попой лежал на ней и дрыгался. Мне показалось, что Маше больно, потому что она тихонечко стонала. Я только хотел, было зайти, но тут услышал как Маша просящим голосом прошептала:

– Еще, еще, любовь моя.

А охранник Паша пыхтел, почти кричал и еще больше дрыгался на ней.

Меня затошнило, и стало больно внизу живота. И почему-то в штанах у меня зашевелилось, а потом невыносимо больно уперлось мне в трусы. Я схватил его и от боли присел на корточки, но взгляда не мог оторвать от происходящего в раздевалке. Мне было почему-то и плохо, и в то же время мне хотелось и хотелось смотреть на это. Я почему-то начал теребить, то что у меня в руке. А он набух у меня, и было очень приятно. Я смотрел во все глаза на них, боялся и хотел, чтобы это не кончалось. А потом Маша вскрикнула, голову откинула, а охранник Паша шепчет ей так громко:

– Теперь давай ты, моя хорошая.

Потом они поменялись местами. Охранник Паша растянулся на спину, а Маша присела у него между ног, рукой собрала распущенные волосы, наклонилась и начала языком лизать его эту штуку. А мне показалось, будто она у меня лижет. И когда она взяла в рот его эту штуку, я чуть было не закричал. Я еле сдержался. Тихонечко, как мог, встал и побежал в туалет, сильно схватив то, что у меня между ног. В туалете, сняв трусы, я обалдел. Все трусы у меня были в клею. И клей этот выходил из меня, словно я писаю клеем. Я быстренько снял трусы, застирал под краном, тут же одел их и тихонечко побежал в спальню. За всю ночь я не мог оторвать руки от своей штучки, теребил его и теребил. Все представлял, как мне его Маша брала в рот и сосала. От этого еще несколько раз он у меня набухал, а потом опять выходил клей. И я успокаивался.

Утром, проснувшись раньше всех, взял запасные трусы и побежал в душ. В душе я опять вспомнил то, что увидел ночью, и все заново повторил, будто я с Машей. Потом помылся, надел чистые трусы, а грязные выбросил в мусорное ведро.

С тех пор я не мог заснуть, пока не делал это.Каждую ночь перед сном я представлял, как Маша ко мне приходит и проделывает этосо мной. Теперь этогоя хотел постоянно. Я с нетерпением ждал Машиной смены и каждую ее смену ночами подслушивал под дверью, как они с охранником занимались этим,и всегда после этогобежал в туалет, чтобы поменять трусы, потом только мог заснуть. Дверь они теперь постоянно закрывали, а мне так хотелось увидеть этосвоими глазами.

Как-то ночью я опять дождался, как охранник Паша прошел к Маше, тихонечко подошел к двери раздевалки. Дверь не была закрыта. Маша что-то ругалась на охранника Пашу. Я присел и стал ждать, когда же они, наконец, займутся этим.Но вдруг дверь раздевалки открылась, и оттуда вышел охранник Паша один. Маша его не провожала. Он увидел меня, сидящего под дверью. Я вскочил и побежал в спальню. Охранник Паша пришел за мной в спальню. Он был злой. Подошел к моей кровати и спрашивает такой:

– Хочешь, – говорит, – пряник?

Я такой обалдевший, конечно, говорю, хочу.

А он:

– Вставай, – говорит, – одевайся, и пойдем со мной.

Ну, я встал, быстренько оделся и пошел за ним. Мы пришли к нему в маленькую комнату. Когда я вошел за ним в комнату, он закрыл дверь на ключ и такой злой мне говорит:

– Ты, что, – говорит, – подглядываешь за нами? То-то, – говорит, – я постоянно слышу шаги в коридоре. Ты, что, – спрашивает, – трахаться хочешь? Машу хочешь трахать? Я сейчас покажу, как надо трахаться, – говорит.

Потом схватил меня, повернул меня задом, наклонил меня, спустил штаны, и я не успел опомниться, он воткнул свою штуку мне в попу.

– Будешь кричать, убью, – говорит.

Я тихо заплакал, стал просить:

– Мне больно, – говорю, – дяденька, отпустите меня, – говорю.

Но он продолжал долбить и долбить меня сзади. Потом вытащил свою штуку из задницы, с силой повернул меня лицом к себе, придавил, чтобы я присел на корточки, и сует мне прямо в лицо свою штуку и говорит:

– Возьми в рот и пососи. Это не долго, – говорит, – я сейчас, – говорит, – быстро кончу. Сделаешь больно или закричишь, – говорит, – урою.

Эта штука была вся в клею, меня стошнило. А он все равно засовывал мне штуку в рот. Потом громко застонал, и у меня рот заполнился клеем. И, наконец-то, он отпустил меня. Меня затошнило еще сильнее, а он стоит и кричит мне:

– Глотай, глотай.

А меня вырвало прямо на пол. А потом он подошел к раковине, открыл воду, стоя, помыл себе штуку и, уже улыбаясь, говорит:

– Ну, натяни штаны и иди сюда, умойся, – говорит, – я тебе пряников дам.