Евгений Жироухов - Короткое лето свободы. (Повести и рассказы)

А Еремеев ничего не ответил. Понятно-дело поспешно вскочил и заглянул наверх нар. Еремеев лежал, зарывший с головой во всё своё постельное тряпьё. – Ты чо, Инженер? – с тревогой поинтересовался Понятно-дело и сунул руку внутрь тряпья, нашаривая шею Еремеева. – Вставай, бедолага, – успокоено скомандовал Понятно-дело и опустился на своё место. Потом проорал рыком «смотрящего»: – Рядами становись, сучье вымя!..

Конвойные довели бригаду до её шурфа, и зэки разбрелись по своему предписанию. «Дровянщики» потянули сани к кромке тайги, «костровые» разожгли приготовленные с вчера растянутые в линию костры. Понятно-дело проводил взглядом бредущих цепочкой «дровянщиков» и сам, немного погодя, двинулся в том направлении.

… Еремеев висел в верёвочной петле, привязанной к толстому сучку невысокой лиственницы. Тело его дёргалось, голову с перекошенным гримасой лицом неестественно свернуло в сторону. Носки сапог, на растянувшейся под весом веревке, чуть касались снежного наста. Понятно-дело, будто, и не удивившись, без возгласов, выдернул из-за голенища заточку, чиркнул по натянутой веревке. Тело шмякнулось на снег, и бывший «медвежатник» сильным, уверенным рывком пальцем оттянул впившуюся в горло висельника петлю.

– И чо надумал, дурило? – спокойно сказал Понятно-дело, когда Еремеев открыл глаза и задыхающе хватал ртом воздух. – Грех, ведь, страшенный…

У Еремеева крупные слёзы текли по обмороженным щекам и он непонимающим взглядом смотрел на Понятно-дело. А тот сунул себе в карман верёвочную узловатую петлю, сказал «отдыхай пока» и направился обратно к шурфу.

Вечером, после смены и ужина, зэки, разлегшись по нарам, постанывали, стонами выпуская усталость из измученных тел. Еремеев по своей обязанности раскочегарил чугунку и ждал вопросов «смотрящего». Но тот молча сидел рядом, дымил «козьей ножкой». Еремеев сказал сам виноватым голосом: – Действительно, дурость какая-то получилась. И весь день на морозе с мокрой мотнёй. Наверное, всё своё будущее потомство заморозил. Понятно-дело никаких слов за вечер не произнёс, только засыпая, буркнул: – Ночью, смотри, печку не погаси.

Когда ночью Еремеев тихо сполз вниз, стараясь не разбудить нижнего соседа, и подкинул в печь порцию полешек, к нему тихо подсел по тюремному, на корточках Понятно-дело и принялся набивать самокрутку махрой из кисета. Еремеев и понимал, что не «по масти» матёрому взломщику сейфов выражать сейчас ему сочувствие, успокаивать, жалеть, призывать к волевой стойкости. Как какой-нибудь пионервожатый или замполит. – Ты – молчун, – тихо произнёс Понятно-дело. – Даже со своими политическими базара не ведёшь. О чём-то всё в потайку мозгой кумекакшь… По жизни своей я молчунов уважаю.

Понятно-дело опять замолчал, дымил своей цигаркой. Потом спросил, почти как следователь, врасплох: – На рывок со мной пойдёшь?.. Я же вижу – тебе без воли муторно.

Еремеев встрепенулся всем телом, посмотрел в упор на Понятно-дело. Но ничего не ответил. – Если ты в петлю полез, значит, тебе не боязно будет ради воли на смерть пойти. Подыхать – так на свободе… По первой своей ходке в Иркутском централе я и полгода не выдержал. Рванул не глядя, не готовясь. Ух, как воли захотел. Думал, стрельнут вдогонку – ну и ладно, издохну по дороге на волю. На крытке чалиться – это ещё хлеще, чем в лагере на работах. – Да, – сказал Еремеев, – уже не задумываясь над ответом. – Только спланировать нужно и рвать по весне. – Ты, Инженер, в картах кумекаешь? Ну, в тех, на которых рисуют моря, реки, города всякие? – Кое-что соображаю. – Нарисуй. Где мы теперича торчим.

Еремеев щепкой на полу нарисовал полукруг. Показал – где Магадан, где на севере – Ледовитый океан, на юге – Хабаровск. – А Москва – вот здесь, – Еремеев провел длиннющую черту за пределы своего чертежа. – Это страшно далеко.

Понятно-дело хмыкнул и переспросил: – А сколько туда-сюда верстов будет? – В любом направлении на север и юг по тысячи с гаком. До Магадана меньше будет, километров шестьсот-семьсот. До Якутии, вот здесь, примерно столько же. Но там тоже безлюдье сплошное. – Ну, в Магадане – вертухаевских собак дразнить. Там делать нечего… А где на твоей картинке Байкал?

Еремеев провёл еще одну длинную черту, но раз в пять покороче, чем до Москвы и ткнул щепкой. – Вот здесь, примерно. – Ишь ты, – сказал Понятно-дело, протянул руку и потрогал то место пальцем. – А туда – сколько? – Туда, около тысячи, примерно…

Утром, на «подъёме» кто-то из глубин барака крикнул весёлым голосом: – Инженер! Твоя очередь с парашкой прогуляться!

Понятно-дело надменным голосом «смотрящего» прокричал в ответ: – Ошибся, милок! Это твоя очередь парашу выносить.

А полярная ночь вовсю давила морозами. «Дровянщикам» уже не нужно было рубить топором стволы чахлых полярных сосенок и лиственниц. При ударе ногой они ломались, как стеклянные. На глазах замерзали слёзы. Ноздри слипались от вдыхания стылого воздуха. Сердце в ломанном ритме качало ледяную кровь.

Еремееву вдруг стало легче переносить лагерные ежедневные мучительные тяготы. Он в мыслях жил мечтой о весне, о дороге в сторону непонятную, но в сторону свободы. С удовольствием, отвлекающим от смертельной стужи, планировал, что можно приготовить к побегу, где и как чего-нибудь приберечь, каким маршрутом уходить от погони. От этих мыслей делалось теплее под могильным светом звёзд.

Рыская частенько по лагерной помойке, Еремеев подобрал коробочку от папирос «Казбек». На её обрывках карандашным грифельком, тщательно обдумывая, составлял список необходимых к побегу вещей. Первыми по списку шли: топоры – два, потом, спички – побольше, соль – много. Потом: веревки, нитки, проволоки. По мере составления списка советовался со своим сообщником. – Башка варит, – одобрительно говорил Понятно-дело. – Вот ружьецо бы раздобыть. Что-нибудь скумекай, Инженер.

Как-то Еремеев, процарапав в промёрзшем окошке барака маленькую линзочку, сказал «смотрящему»: – Видишь баньку «хозяина». Из чего сделана? – Из булыг, понятно дело. – Из каких булыг? Из речных. Значит, что? Речка где-то рядом. Издалека их на себе не притащишь, а возить не на чем. – Ну, понятно дело. А что? – Рвать будем по руслу реки. Собаки по воде след не возьмут. Уходить будем строго на север, в самом гибельном направлении. И в ту сторону искать нас будут в самую последнюю очередь. Надо бы разузнать, где та речушка находится. – Замётано, – соглашался Понятно-дело.

Зимой дважды пригоняли этап «свежаков». Для лагеря это бывало событием. Несколько вечеров, собравшись гурьбой, слушали новости с «большой земли». Некоторые встречали земляков, а один из борцов «за незалежну Украйну» встретил даже своего племяша. Да и новый этап всегда создавал какое-то облегчение для старожилов. Потому что наблюдение чужих страданий облегчало мучения собственные. – Ты, Инженер, давай жри побольше, – советовал Понятно-дело, выкладывая на шконку перед Еремеевым добытые Кешей-шпионом на любовном поприще завёрнутые в газету куски сала, хлеба, оленины, иногда тушенки. – Как верблюд, давай в горбы загоняй. Но из доходяг не вылазь. Нам это ещё пригодится. По весне в тайге заделаешь тайничок-тупичок, куда мы будем нашу сбрую зачухивать. А перед вертухаями картину гони как доходяга. Ну, сам картину эту знаешь…