Владимир Зангиев - Сугубо мужская история. Очерки, рассказы, миниатюры

новой властью добровольно оставила все принадлежащие семье земельные наделы.

С этих пор они стали лишенцами, т.е. людьми, лишёнными права голоса и многих других гражданских прав.

После всего пережитого лишенцы нашли приют у Маевичей. Жили при аптеке, скромно, но дружно. В 1939 году умер от саркомы лёгких Владислав Александрович Маевич (так он именовался согласно новым советским документам). Похоронили его на станичном кладбище. Затем умерла мать Анны Лукиничны и сестра. Вторая сестра уехала и её след затерялся навсегда. Анна Маевич после смерти супруга стала заведовать аптекой.

…В станице Саратовской Таню застала начавшаяся Великая Отечественная Война. Несмотря на настоятельные просьбы бабушки остаться с ней, девушка отправилась в свой геологоразведочный техникум к подругам. Там сполна испытала тяготы военного времени – недосыпание, недоедание, холод, тяжкий физический труд на рытье окопов.

Затем была служба в 1-ом гвардейском зенитно-артиллерийском полку, демобилизация после войны и учёба в Краснодарском торговом училище. Была в её жизни и трудовая эпопея на Севере, и строительство газопровода в Закавказье. Когда вышла на пенсию, поселилась в станице Саратовской в доме скончавшейся в 1976 году бабушки Анны Лукиничны Маевич.

ТАЙНОЕ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ

…Через 10 лет, прошедших после ареста родителей, Таня приезжала в Ставрополь. Там ей удалось повидаться и поговорить с бывшим врачом тюремной больницы, который поведал о последних днях её отца, прошедших в мрачных застенках НКВД.

Отцу инкриминировали попытку отравления питьевых водоёмов на Ставрополье. Заставляли подписать показания об участии в террористической организации. Через две недели пыток и избиений, 6 ноября он скончался. Это был волевой, мужественный человек…

С 1957 года Таня Коренева стала упорно рассылать запросы в различные официальные инстанции, чтобы установить судьбу и доброе имя своих родителей. Через два года ей выдали справки об их полной реабилитации. Но как заржавевшие двери казематов с трудом открываются, чтоб выпустить на свободу истомленных узников, так долгие ещё годы дочь собирала и восстанавливала по крупицам историю трагедии своей семьи.

Несмотря на то, что Д. Коренев был абсолютно физически здоров, в свидетельстве о смерти, выданном его дочери Т. Кореневой, указано, что причина смерти – грудная жаба.

…Дом известного врача после его ареста, видимо, приглянулся одному из участвовавших в обыске чинов. Но отобрать его у живых хозяев было непросто. И заботами «особой тройки» хозяйку дома подвели под расстрел, инкриминировав ей статью 58—10 УК РСФСР – антисоветская агитация и пропаганда.

Согласно документа, выданного дочери в 1959 г., её мать Антонина Ивановна умерла в лагере 24 мая 1941 г. от сердечной недостаточности. И только через полвека она узнала правду о смерти матери. В справке К-193 от 20 февраля 1990 г. сказано: «Дополнительной проверкой нами установлено, что вашей матери, Кореневой Антонине Ивановне, 1897 года рождения, постановлением бывшей тройки УНКВД по Орджоникидзенскому краю от 16 декабря 1937 г. якобы за антисоветскую агитацию и пропаганду назначена высшая мера наказания. 16 февраля 1938 г. Коренева А. И. была расстреляна. О месте захоронения ваших родителей не располагаем. Назвать состав бывшей тройки УНКВД не представляется возможным в связи с отсутствием их данных в материалах… Начальник управления Теплинский».

НА ЗАКАТЕ

Давно уже Т. Коренева добивается возвращения имущества своих родителей, на что ей резонно отвечают, что, согласно документам, имущество конфисковано не было, а значит и возвращать ей нечего.

Чему удивляться? Возвращать долги у нас не любят. Да и не хотят.

Не вернуть и здоровья, растраченного в годы репрессий, войны и труда на восстановлении послевоенной разрухи. Не вернуть родителей, безвинно сгинувших в сталинских застенках. Остались лишь воспоминания да старые, пожелтевшие фотографии.

И ничего впереди…

Он уже проснулся. Я слышу его возню за спиной: бумажное шуршание, стеклянное побрякивание, приглушённое покашливание. Солнце давно в зените, а он только поднимается с постели… нет, скорее с ложа, ибо постелью это не назовёшь. Я продолжаю поливать клумбу и делаю вид, будто его не вижу. Почему я не замечаю его? А потому что я – иностранец, белый, европеец. А он – местный абориген, индеец. И к тому же, выходец из побласьона, из самой низшей ступени общественной пирамиды. И он это чётко усвоил, впитал с молоком матери. Он должен первым поздороваться и только после этого я могу себе позволить снизойти до его уровня и пренебрежительно проронить несколько любезных фраз. Иначе нельзя, я в этой стране гость и не мне рушить её вековые устои. И руки ему подать я не могу – этого уже не поймет патрон, тот, который даёт мне работу и кров. Для хозяина я хоть и обреро (работник), но белый иностранец, а значит загадка. Здесь на какой бы ступени общественной лестницы человек ни находился, всегда завидует европейскому происхождению иностранца. И я уже привык к постоянному повышенному вниманию к собственной персоне. Привык к тому, что должен держаться обособленно в местном обществе, ориентироваться на богатых, поддерживать с ними подобие дружбы, правда с некоторыми меркантильными умыслами с обеих сторон: с моей – как бы побольше сорвать суэльдо (оплата) и при этом поменьше трудиться, с их – загрузить меня по полной работами, не входящими в контракт, и при этом ухитриться возможно больше недоплатить мне. Что поделаешь, таковы здешние нравы.

– Буэнос диас, сеньор! – наконец раздается у меня за спиной весёлый хриплый голос.

– ОлЯ, Элвис! – равнодушно отвечаю я на приветствие, продолжая внимательно изучать водяную струю из шланга.

– Не правда ли, сеньор, сегодня прекрасное утро!

– Несколько жарковатое. Впрочем, уже и не утро вовсе, а день. Ты утро проспал, бэсино (сосед).

Индеец глупо улыбается и согласно кивает своей курчавой немытой шевелюрой:

– Это верно. Я вернулся домой только под утро.

Я откровенно ухмыляюсь про себя: и это он называет домом! Жалкий полиэтиленовый полог, натянутый под деревом в углу между столбом и сараем. Натаскал какого-то хлама с ближайшей помойки, соорудил себе ложе и радуется жизни как ребёнок. У него там даже телевизор есть. Я-то это знаю наверняка. Вон и провод-времянку кое-как приладил к столбу и протянул к своему логову. Даже не удосужился замаскировать как следует. Я хоть и не подаю вида, но мне жалко Элвиса и поэтому вынужден не замечать, что он по сути дела крадет у меня электричество, ведь я здесь приставлен надзирать за порядком и должен докладывать хозяину о замеченных нарушениях. Ладно, в случае чего, оправдаюсь, мол, не ведал, не знал, не видел. Опять скажу, что в Европе не воруют и всё такое прочее. Хозяин поверит, для них тут эта сказка представляется действительностью.