Владимир Зангиев - Ночной крик вдовы. Русская провинциальная поэзия

Истинный рай
может случиться при жизни,
дело, однако, в харизме —
сам выбирай!

В вечность места,
с присущим событию тактом,
распределят по свершившимся фактам
под сенью креста…

Жизнь созданА
исключительно для страданий;
столько в ней испытаний —
тяжка она!

Вот и испей
чаши отравленной горечь.
Рок наполняет полночь
звоном цепей…

Плачет душа —
в крике зашлась истошном;
временем заполошным
скачем, едва дыша.

Сделать привал
хоть бы на миг короткий,
снять кандалов колодки,
коими рок сковал.

Боже, мне дай
силы избыть эту муку —
жертве седьмого круга
ада воздай.

Скажет: увы! —
вписано уж в скрижали,
дабы не избежали
участи вы…

Тщетны труды:
маяться мне придётся
и не достать из колодца
прИгоршнь воды.

Прямо беда —
загнан судьбою в угол;
хари ужасных пугал —
это моя среда.

Минут века —
может изменится что-то,
чистой струёй на болото
хлынет река.

Только мечты
жизнь наполняют светом!
– об откровении этом
помни и ты.

В пустыне Кара-Кум живёт вдова.
Жесток и не обуздан её норов.
Она в песках заметная едва,
но сколь порождено о ней
легенд и споров.

Она ажурные сплетает кружева,
чтоб обольстить доверчивого мужа.
Ох, как коварна эта чёрная вдова
и незавидна участь
не сдюжившего гужа…

На ложе, сотканном искусною рукой,
она предастся сладостной утехе
и сложенные лапки кочергой —
не выдадут о предстоящем грЕхе.

Она ласкает мужа-паучка
и кружит его, кружит в танце брачном:
вскружилась голова подобием волчка
на ложе кружевном
и в то же время мрачном.

Когда всепоглощающая страсть
ослабит вожжи, наконец, едва
и,..
словно карта брошена не в масть, —
самца ужалит чёрная вдова.

И он умрёт, как жертва роковой
любви
и страсти данник бедный.
И выпит будет чёрною вдовой,
и будет высушен как лист газетный…

Звёзды скверно так в ночи улыбаются…
То-то нынче палачи позабавятся…
От заоблачных вершин вида статного
Привезли абрека вниз, чтоб пытать его.
Весь закованный в цепях, окровавленный, —
Словно сворою собак волк затравленный.
Конвоиры завсегда с виду шумные…
Подняли галдёж в церквах полоумные…

Лишь роптать обречены заключённые,
Коль уж вышло, что в грехах уличённые.
Месяц небо чернотой сплошь обугливал,
Только горец смелый взгляд не насупливал,
Будто ждёт его сейчас лобызание…
Начинается допрос с истязания.
И ночную тишь рассёк злобный свист плетей,
Да встревожил темноту звонкий хруст костей.

Зарычал свирепо кат: «Сознавайся, пёс,
Где сокровища зарыл? Не смущай допрос.
Всё равно тебе не жить басурманину.
Открывайся, где лежит клад, – славянину!
Усмехнулся лишь абрек: «Зря стараешься!
Хоть изрежь-исполосуй – не дознаешься
Где несметные лежат те сокровища.
Как умаешься пытать – остановишься».

Душно в пытошной избе, очи застит смрад.
Разъяряясь во злобе, наседает кат:
«Отвечай скорее, вор, где пособники,
Кто друзья твои теперь, а кто кровники?
Но первей всего скажи где сокровища, —
А не то, едрёна мать, обескровишься!»
Палачам не ведом дух милосердия…
Расплетаются кнуты от усердия…

От бессилья завывал тот, кто спрашивал, —
На себе волосья рвал, что отращивал…
Осрамились палачи, хоть старалися, —
Но пощады слышать крик не дождалися.
И тогда подручным кат злобно приказал —
Рвать безжалостно язык и колоть глаза.
Чтоб не видел белый свет с той поры бунтарь, —
Православью принесли в жертву на алтарь.

К половице прилипал обронённый зуб;
И последовал ответ из разбитых губ:
«Сколь алдаров загубил и не сосчитать.
Что награбил и отнял, коль хотите знать, —
Неимущим раздавал, кунакам дарил.
Для себя не наживал, для людей творил.
Вам не грезилось в мечтах вольное житьё.
Будет в чаще завывать обо мне зверьё.

Тем закончился допрос и недолгий суд:
Тащат к плахе удальца, да топор несут.
Завершился наконец тот кошмарный сон.
Покатилась голова, оборвался стон.
А наутро поселян всколыхнул набат,
Будто оземь грохнул страшный камнепад…
В мире ярко полыхают дерзкие сердца —
В них мятежный дух самого Творца!

Горят огни, трепещут тени…
Эпоха ставит на колени.
Упал приплод.
Зияют окна, как глазницы.
С прищуром хищные бойницы.
Распят народ.
Следы находим и поныне
в безумьем выжженной пустыне.
Мир – полигон!
Тотальной формою удушья
начинено опять оружье.
Молчит закон.
Чеканный профиль бронтозавра
облагорожен ветвью лавра —
сей герб страны.
Все грандиозные успехи
облачены скорей в доспехи.
Триумф шпаны.
Геракл гидру обезглавил,
но зло живёт без всяких правил.
– В том убеждён!
И космос сплошь в переполохе:
Христос подсуден стал эпохе…
– Бог осуждён!
Примета времени – безверье.
Вот в преисподнюю преддверье.
Ждёт сатана…
Как-будто в кокон упакован, —
мир к роли куклы уготован.
Очнись, страна!

Когда бы мог легко заснуть
под звёздным пологом
и, не вдаваясь в жизни суть,
сухим некрологом
провозгласил ушедших дней
воззванье в будущем,
то умилился б мир теней
холщовым рубищем,
обёрнутым вокруг души
твоей заботливо, —
тогда и чувствами пляши
в судьбе угодливо,
мол, благосклонно принял бог
под покровительство
и положительно обрёк
теперь на жительство
в небесном царствии своём
средь душ воспрянувших.
Жаль, не всегда осознаём
утрату в канувшем.
Да, мир поистине жесток, —
бес правит им:
попробуй-ка избрать шесток,
чтоб был незанятым…

Этот город возник на костях,
привидения бродят в нём,
только выглядит в «Новостях»
распрекрасно сей город днём.

Город строил кровавый тиран,
чтобы в нём угнездилось зло
против мирных и добрых стран,
коих в мире большое число.