Владимир Зангиев - Ночной крик вдовы. Русская провинциальная поэзия

Под утро из тела
низринулась птица:
душа отболела
и… впали глазницы.
Свободная воля —
иллюзия смертных.
Печальность застолья
не в винах десертных,
а в трауре близких
и в сдержанных позах.
В родных обелисках —
печаль о берёзах,
о солнце и песне…
Да вдумайтесь сами!..
От горя хоть тресни,
пролившись глазами…

Жизнь протекает в заботах обычная:
дети, работа и дом.
Лишь у судьбы процедура циничная:
место имеет трагедия личная —
вечности брезжит фантом…

Вон миражи задрожали привычные:
может преследует глюк?
Но ощущения давят трагичные:
дни наступают весьма хаотичные —
жди непредвиденных мук.

Ночью кошмарной с ухмылкой ехидной
явится нагло Она
и констатирует в форме обидной,
что продвигается в ночи аспидной
в рунную фазу луна…

Срок завершать бесполезное жИтие
значит уже подступил
и чтобы отметить такое событие —
душу под чопорность чаепития
бес отправляет в распыл.

Души в судьбе не чаем —
дарУет миг побед;
успех хоть и случаен,
трещит-то свой хребет.

Густеет жизни студень,
когда настигнем цель.
Пред ликом страшных судий
преставимся в конце.

Изорван в клочья, скомкан
прошедших будней лист.
Эх, если б только с толком
в нём записи велись!

На каверзное действо
ответ достойный есть…
Счастливым было детство,
да тяжек ныне крест.

Как можно сокрушаться, —
мол, надо было знать…
Не смей судьбы гнушаться, —
как собственную мать!

Мне жизнь – как нерешённая задача
и предстоит ещё найти ответ.
А вечность злобствует собачьим
оскалом лет.

Судьба моя – несломленная крепость,
врагом не покорённый Брест.
Изображая на лице свирепость,
несу сей крест.

Пытаясь изваять ещё при жизни
себе монументальный бюст,
скрываю в беспардонном эгоизме
смятенье чувств.

Такое испытание на прочность! —
судьбой очерчен след.
И столь невзгод таит в себе порочность,
и столько бед.

Года эпоха складывает в вечность, —
в единый неделимый монолит.
Лишь бог уполномочен быстротечность
судьбы продлить.

Реальность – роковая неизбежность:
в конце пути отчётливей финал.
А безысходности пугающую внешность
мир проклинал.

Плешь разрослась и вскоре на челе
кроме бровей кустистости юле
не встретится помех, а крем-брюле

уж не влечёт изысканностью вкуса;
хоть я не праздную на этом свете труса,
но занимает подлинность Иисуса.

Интересует разность бытия
загробного с реальным; в общем, я
в сомнении, что бог всему судья.

Мне кажется, лишь время только судит,
оно и воскрешает нас и губит, —
в конечном счёте, жизнь под корень рубит.

Когда волна на берег набегает круто,
то в мощи чувствуешь увесистое брутто
и даже не поможет хватка спрута

при неизбежности стихийной устоять —
она крушить вольна или ваять, —
не смертным на процессы те влиять.

Да, обречённость жизни – это сущность
всех организмов, а псевдонаучность
библейская есть мысли бренной утлость,

приспособляемость больного существа
к проблеме измененья естества.
…Но опадает осенью листва, —

в её шуршанье мёртвом что-то есть
от шёпота посмертного и лесть
не остановит роковую весть.

Реальность переменчива, но вера
в незыблемость иллюзии – химера,
она не есть действительности мера.

Вода стирает острые края
осколка, – так же бытия
стирает время грань крутую. Я

логическое следствие отсюда
и вывел, что закономерность чуда
исходит к яви. Только ли простуда

извечный бич здоровья индивида?
А как же ёмкость суммы депозита?
Влияние дурное паразита

на отпрыска? Есть место в мире этом
дистрофикам, стандартным и атлетам
существовать чтоб. Даже по клозетам

заметно недержание мгновений;
все смертны – заурядности и гений
подвержены процессу омовений

в реке времён, несущей в запредел
барахтающихся, которым весь удел —
отдаться провиденью. Тленность тел

заложена в природе изначально
и это, в принципе, наверное, печально.
Но мир, как заурядная овчарня,

и время волком пожирает нас, —
а с ним бессилен даже Фантомас
на равных биться – не такой уж ас.

Эпох минувших жалкие следы
находим в антрацитовой руды
небрежном сколе. Зрелые плоды

должны опасть и дать дорогу юным.
Обязаны мы перспективой гуннам
и скифам и т. д. А вещим гамаюнам

нет места в мире равных перспектив.
Не может автор быть одновременно льстив
и в то же время – несколько учтив.

Быть иль не быть? – извечная задача;
об этом сколь веков уже судачат, —
но люди в этом споре мало значат.

Враждебен мир, загадочен и мрачен.
А космос исключительно прозрачен, —
он ждёт нас… и билет уже оплачен.

Отпустите меня в рай!
На земле истязать плоть —
непростительный драйв,
не одобрит сие Господь.

Мазохизм учредил бес,
чтоб грехами опутать чад:
пренебрёг волей небес —
пусть в содеянном уличат!

Но не каждый себе враг:
все издержки дурных карм
норовим отквитать, – так
в преисподней готовим плацдарм.

Даже бог нам – и не указ!
А на заповеди – плевать.
Свет в лампаде давно угас, —
ну и не о чем горевать.

А воздастся ли всем потом,
на исходе утекших дней?
Рок укАзующим перстом
ткнул туда, где всего черней:

мол, не смей рассуждать, смерд —
о тебе позабочусь сам!
Все мы с вами в разряде жертв —
вот и нА душу весь бальзам.

Ох, заказан таким рай —
там святошам на откуп места!
Не сочтите, что я враль
и косноязычны мои уста.

Я желаю всем вам добра
и скорблю об утратах всех.
На душе зияет дыра
и туда навалился грех.

Ну и ладно! Я не святой —
не простят прегрешений мне.
У судьбы нахожусь под пятой —
так придавлен на самом дне.

Обо мне позабудет люд,
лишь покину сей грешный мир.
Сатана чрезвычайно лют
и кровавый справляет пир…