Иван Уханов - Поцелуи на ветру. Повести

Он резко водил по лезвию бруском, высекая голубоватые искорки. Кончив точить, поширкал по острию косы лубяным ногтем и вернул ее мне. Поднесла свою косу Светлана, а сама стала прохаживаться вдоль елочек, взмахивая руками, нагоняя на запаренное свое лицо ветерок. В коричневых вельветовых брючках, в желтой майке-футболке, она выглядела такой красивой, нездешне-модной, что, казалось, уже больше не подойдет к нам и не возьмет в руки тяжелую дедовскую косу.

– Сказывал, дороги, мосты строишь? – без всякой связи с обстановкой и разговором вдруг спросил старик, подняв на меня серые, вылинявшие, но цепкие, острые глаза. – А что не подсказать бы там, в области, насчет нашего моста? Скоко можно живое дело в посулах топить?

Я не нашелся что ответить. Молчал.

– Был он всем надобен, когда лес везли-несли, а теперь вроде никому, – продолжал разъяснять и заодно жаловаться, возмущаться старик. – Небось слышал, одно время к нам нефтяники нагрянули. Под этим лесом нефть нашли. И началось! Нефтью поляны, речушки загадили, то тут, то там пожары взялись… Прогнали нефтяников. Надолго ли… Вот они каждый год мост строили. Миллионеры, для них это дело – пустяк. Но вот ушли, слава богу, только мосток теперь некому ладить. Ближние деревни, я слыхал, в складчину собрали деньги, отвезли в район этому самому ДСУ. А моста по сей день нет… Приходят по весне плотники с районной мебельной фабрики, кое-как, на соплях мосток возведут к середине лета, а в апреле его уносит. И опять я от людей отрезан. А по весне в лесу стоко хлопот, и транспорт, и люди надобны…

Старика даже одышка взяла от волнения и от такой непривычно долгой своей речи.

– Вы правы, Семен Емельянович, без настоящего моста тут никак нельзя, – поддержал я лесника, который почувствовал во мне человека, имеющего некоторое отношение к его кровной заботе. – Как тут без транспорта-то? Ведь лес хоть и заповедный, но рубки-то ведутся…

– А как же! И выборочные, и санитарные… Не отдавать же спелое дерево червям! Сосна двести, триста лет стоит. Ну, а потом уступи место молоди, матушка. Рубим, конечно, с умом…

– Дней через десять я буду уже в городе и поинтересуюсь, включен ли в план нашего управления этот объект, – пообещал я леснику. – Узнаю и напишу вам.

– Ты уж похлопочи. Понимаешь, дело обчее, для всех…

Во время следующего перекура, когда старик вместо отдыха на пеньке стал обмерять шагами соседнюю, проглядывающую сквозь черемуховые кусты цветочную поляну, Светлана подсела ко мне и затараторила:

– Что тут творилось! Что творилось! Вот недалеко, между речкой и кордоном, хотели буровую взгромоздить. Тягачи ее, разборную, уже к мосту подтащили, а дедушка вышел навстречу с ружьем. «Сунетесь на территорию обхода – застрелю!» – кричит. А трактористы схитрили, машут в ответ: мы тут-де не при чем. Приказ выполняем. А нельзя так нельзя. Мирно подошли, закурили. Потом хвать у дедушки ружье – и снова на трактор. Опять на мост прут. Тогда дедушка лег поперек на бревна, гусеница тягача возле его головы остановилась. Трактористы да бурильщики-монтажники опять подскочили к нему, схватили за руки и за ноги, стащили с моста на берег и держали так, пока тракторы буровую по мосту везли… Дедушка с гнева заболел, слег. Потом с главным лесничим махнули в Москву, к министру… Понаехало тут разного начальства. Долго ли, скоро ли сказка сказывается… В общем, тягачам пришлось назад из лесу буровые оттаскивать…

Анастасия Семеновна встретила нас густым фасолевым супом, яичницей-глазуньей, пышными ватрушками. Старик и я умылись, скинув с себя потные рубахи. Светлана тут же принесла нам ветхое, но чистое мужское белье. Старик надел просторную белую рубаху, а я лишь перекинул через плечо какую-то линялую распашонку. Возле избы, в безветрии, настоялась жаркая духота, комары попрятались от солнца, можно было свободно загорать.

– А ничего, не оробел наш строитель. Сперва морщился, чертыхался, потом свыкся, пошел… – за обедом похвалил меня Семен Емельянович.

– Не зря в помощники просился. Да и сподручное дело оказалось. Человек-то рабочий, не из каких-то там фырх-пырх, – Анастасия Семеновна повертела в воздухе растопыренными пальцами, словно понянчила невидимого неженку-дитятю, – а из большой семьи…

– Как руки-то? Мозолей много? Восемь часов отмахать – это, брат, без привычки не шутка, – ласково бурчал старик.

После позднего и сытного обеда стало будто еще жарче, и Анастасия Семеновна посоветовала мне передохнуть в избе, там за притворенными ставнями собралась в горнице спасительная прохлада. Не мешало бы соснуть с часок: встали-то в четыре! Но тут я увидел, как, взяв наши рубахи, Светлана зашагала по тропке в лес.

– Ты куда обмундирование наше уносишь? – догнав ее, шутливо спросил я.

– Сполосну их, через час высохнут.

– Я и сам могу… В армии гимнастерки почти всегда сами стирали.

– Там женщин рядом не было, а тут, пожалуйста, к вашим услугам. – Светлана с улыбочкой развела руками.

Когда подошли к речке, она скинула с ног растоптанные кеды, засучила вельветовые брючки и, нежно ойкнув, пошлa по щиколотки в воду.

Вода в речке была ключевой живости и прозрачности, с ярко-зелеными на фоне песочного дна, извивающимися, как бы непрестанно машущими вслед течению космами водорослями. Светлана положила рубахи, кусок мыла на торчащую из воды плаху и, оглянувшись на меня, предложила:

– Вон там, за кустом, поглубже, почти до пояса. Можешь искупаться… А я тут постираю.

Она отвернулась и замерла, ожидая, когда я уйду. И я отошел.

Куст ивы раскинулся шагах в двадцати, белесо-зеленые ветви свешивались до самой воды. Дно здесь проглядывалось неясно, терялось в зеленоватой толще чуть замедляющегося течения, которое там и тут прочеркивали серебристые иглы рыбешек. Я разделся и с травянистого бережка соскользнул в неожиданно теплые, как парное молоко, быстрые струи Боровки.

В такой воде, почти не охлаждающей, а лишь нежно ласкающей тело, можно было купаться до бесконечности. Я плавал, нырял, бегал встречь течению, поднимая фонтаны брызг, с отрадой замечая, что Светлана слышит и видит меня. Она уже кончила стирать и, повесив рубашки на растопыренные сучья старой, валявшейся на берегу коряги, села на бережок, свесив ноги в воду.

– Да искупнись же! – крикнул я. – Водичка – прелесть.

– Сама знаю, но… я без купальника, – конфузясь, сказала она.

– Подумаешь, купальник! Что тебе тут, городской пляж? Перед кем красоваться?

Она посидела еще минуты две, искоса взглядывая в мою сторону, потом встала, резким движением сняла майку, брючки и, оставшись в бледно-голубых, плотно облегающих загорелые бедра трусиках и в простеньком, такого же цвета узком лифчике, крикнула мне стыдливо: