Иван Уханов - Поцелуи на ветру. Повести

– Но-о, – запоздало прикрикнул я, шлепая ременной вожжой по бархатистому крупу кобылы. Но она шагала ровно и невозмутимо.

– Па-ашла, Буланка, ну, па-ашла! – понукала ее Анастасия Семеновна, не повелевая, а словно бы разрешая лошади с медленного шага перейти на привычную дорожную трусцу. – Не шибко прытка. Раскормил Пантелеич ее при пекарне. Это лошадка завхоза нашего.

Помолчав немного, Анастасия Семеновна напомнила дочери:

– Сулила подружку на сенокос позвать. Где ж она?

– На выходные дни Тоська в город укатила… Да ты не болей, мам. Сами управимся. Два мужика будут косить, а мы с тобой сгребать да стоговать, – бойко утешала Светлана.

– Работнички, – усмехнулась Анастасия Семеновна. – Один другого стоит. Дед Берендей с радикулитом и грыжей. Баба-яга хромая нога. Да вот Иван-царевич на сером волке, то бишь на буланой кобыле, что совсем его не слухает…

– А я кто? Снегурочка? – Светлана рассмеялась. – Вы слышите, Андрей, как мама нас критикует?

Я оглянулся, улыбчиво-обещающе кивнул женщинам: дескать, погодите, я делом докажу, на что способен. А то, что кобылка меня не почитает, так тут завхоз Пантелеич виноват – ишь как раскормил конягу, ей даже самая малая трусца в тягость. Ленится, каждый пологий взгорок, неприметную колдобинку стережет, как повод с бега перейти на скучный шаг. Все же ехать по лесной песчаной, оцепленной с обеих сторон пушистыми лапами елей, шеренгами сосен и берез дороге было хорошо, весело: за каждым поворотом открывалась новая живая картина хмуро густеющего по мере нашего продвижения старого бора. За полкилометра от лесничьего кордона путь нам преградила речушка. Мелкая, узкая, шагов пятнадцать ширины, с хрустально-прозрачной быстрой водой и крутыми берегами. Дорога метров сто шла по-над речкой, потом спустилась к шаткому, наспех сколоченному из отесанных топором горбылей мосту. Они дробно «заиграли» под колесами телеги, Анастасия Семеновна, жестко подскакивая на сиденье, запричитала сердито:

– А когда эту времянку заменят? Каждую весну новый мост мастерят. Тяп-ляп, на скору руку срубят, и ладно. Чего-де стараться – водополица все равно снесет. Каждый год уносит. Золотой мосток-то. Бросают деньги на ветер… А что не поставить бы тут хороший, стационарный, как батяня мой, Семен Емельянович, говорит? Хозяина нет.

– Так он сам здесь первый хозяин, Семен Емельяныч-то. Ведь это его участок, обход? – повернулся я с вопросом к Анастасии Семеновне.

– Его-то его. Но мост ставить районная власть должна. А у батяни без того работы хватает. – Она повела глазами по деревьям. – Батянин обход сразу по аккуратности узнаешь: тут белый столбик, там табличка… У мостка – заметили? – стол со скамейкой и надпись: «Место для курения». Пожарный инвентарь рядом висит. Не лес – парк ухоженный.

– А вверху, поглядите, птичьи домики на деревьях развешаны: скворечники, кормушки… Многие дедушка сам сделал, да еще ребятишки-шефы помогают, – вступилась за дедушку Светлана, хотя я ни в чем его не обвинял. Во мне лишь ворохнулось профессиональное чувство мостостроителя: иметь под рукой столько лесоматериала и не соорудить крепкий, добротный мост?

– Непонятно, как по нему многотонные лесовозы ходят? – задал я вопрос самому себе.

– Лесовозы кружным путем, в объезд идут… Да и редко теперь. Бор заповедный, окромя санитарных рубок, другие-то почти не ведутся, – пояснила Анастасия Семеновна,

– А прежде велись… рубили?

– Как же. Тут такое творилось. Не дай бог, – горестно вздохнула женщина. – Батяня вам расскажет, коль сумеете к нему приноровиться… Он пятьдесят лет тут лесником, восемнадцатый год на пенсии, а из лесу ни на шаг. На станцию, поближе к себе, хотела его переселить. Шиш! Никакие уговоры не слухает… Когда маманя жива была, он подойдет иной раз да спросит: «Тебе не наскучило в лесу со мной? Может, куда переехать нам?». Но маманя-то знала: оторви его от леса – затоскует, изведется, как птица в клетке… Тут и дожила она с ним свой век… Во-он крыша уж завиднелась. Подъезжаем. Кордон…

Мы въехали на обширную поляну, посреди которой угрюмо возвышалась большая, темная от старости, рубленая изба лесника.

Послышался строгий лай собаки, и навстречу нам выбежала крупная овчарка. Тихо прикрикнув на нее, к телеге подошел кряжистый, чуть сутуловатый, но подвижный, легкий на ходу, седобородый старик. Лицо у него было сухое и крепкое, без отечных подглазниц и возрастной дряблости, с редкими, но глубокими, заматерелыми от ветра и солнца морщинами вокруг рта. На крупной голове выступала круглая лысина, оцепленная валиком седых клочковатых волос, отчего сверху голова казалась опустевшим гнездом каких-то птиц. Старик молча, кивком поприветствовал нас, взял лошадь за узду и отвел под навес сарайчика. Там он очень ловко, в три-четыре движения, распряг ее и подоткнул к коновязи, где стояла корзина с травой.

Позаботясь о кобыле, старик повернулся к нам, заулыбался и развел руками:

– Ну а теперь здравствуйте. Добро пожаловать… Я такую ушицу сготовил. Спробуем?

Перед окнами избы на дубовом столе высился закоптелый чугун.

– Настя, неси чашки, ложки. Помогай, – захлопотал старик. – Повечеряем – и на бочок. Завтра раненько вас подыму.

Пока Анастасия Семеновна с батяней собирали на стол, Светлана вымыла полы на крыльце и в избе, принесла из колодца два ведра свежей воды. Мои попытки чем-либо помочь Черниковым наталкивались на их улыбчивые отказы: «А вы отдыхайте. Будет и вам работа».

– Хоть не богат, а гостям рад, – крякнув, тепло сказал дед, широким жестом приглашая всех к столу. – Присаживайся, молодой человек. Как зовут-то? Андрей?.. Вот и ладно.

Уха из карасей и голавликов была так вкусна, что я дважды просил добавки. Старик большим деревянным половником зачерпывал в огромном чугуне пахнущую дымком и какими-то неведомыми, дикими специями жижу и с умилением на вспотевшем лице учтиво подливал в мою тарелку.

– Ну и ушица! – Благодарно отдуваясь, Анастасия Семеновна отодвинула от себя порожнюю тарелку. – Закормишь нас, батянь, мы и на сенокос не сгодимся… Присмотрел хоть, где косить-то?

– Может, по бережкам Мишулинского озера посшибать? – подсказала Светлана.

– Это под дубами-то? Кто ж у дубов да с низин коровам сено косит? – недовольный, забурчал старик. – Ежли ради купанья поближе к воде норовишь, то так и скажи.

– Ладно, тебе видней, батяня, – с твердой надеждой заключила Анастасия Семеновна.

– Что так, то так; не учи хромать, у кого ноги болят, – сказал старик и, окинув стол, добавил: – А теперь чайку с самодельной заваркой… Тут и смородина, и цвет липы…

Чай был густым и ароматным, словно бы в нем растворились запахи всех цветов и трав леса. Пили неспеша, прикусывая кусочками колотого сахара, вдыхая ядреный, к вечеру остро и пахуче повлажневший сосновый воздух. Полному нашему благополучию мешали лишь комары. То и дело приходилось охлестывать себя ладонями. Старика они не трогали или он их не признавал. Жалеючи нас, Семен Емельянович принес со двора большой жестяной короб, на закопченном дне которого валялись щепки.