Игорь Сотников - Причины и следствия моего Я

– Да чего ты, ждёшь! – обдал короля своей яростью ловчий. -Да стреляй же, ты, скотина! – звоном языка колокола оглушила короля эта бестактность главного ловчего, и король задрожав, сквозь пелену наступившего умственного затмения, отпустил натянутую тетиву. После чего, то что последнее он увидел, так это ошарашенное выражение лица главного ловчего, не ожидавшего ничего такого из произошедшего, как точного попадания стрелы короля, так и того, что местом цели была выбрана его задняя тыловая часть.

– Что, как, где я? – очнувшись, лёжа на мягкой постели из сена, приподнявшись на локти, смутно понимая где он находится и что происходит, заметив не слишком отчетливо видную фигуру, слившуюся со светом, исходящим со стороны всё той же фигуры, с трепетом в голосе, полный жалости к себе, попытался спросив, не расстроить эту незнакомую фигуру король. Но фигура не спешила отвечать на все эти мольбы короля, чем ещё больше разволновала и встревожила его.

– Может она (А почему она, а не он, ну во-первых, так будет верней лингвинистически, а во-вторых, было бы желательней, чтобы это была она, – в случае опасности, подмысль короля работает вовсю королевскую голову.) не знает, что я король и поэтому не спешит выразить свое почтение. – попытался утешить себя, уже взмокший от страха король.

– Вы меня слышите? А? – не слишком громко, чтобы не расстроить эту фигуру и не слишком тихо, чтобы всё же быть услышанным, проговорил король и к своему неповоротливому состоянию и ужасу заметил, что фигура, чья чёткость, так и оставалась вне его фокусировки, расстроенных всеми этими событиями глаз, вдруг повернулась в его сторону и после паузы, которая скорей всего была потрачена для того чтобы более внимательно рассмотреть это ничтожество, которым сейчас себя видел и причислял король, начала потихоньку приближаться к нему.

– Мама. – Вскрикнул про себя король и не выдержав вида приближающейся действительности, крепко сжал свои веки. Но к его удивлению, затаенности и страстному желанию, острый меч не вонзился в его, столь чувствительное к внешним воззваниям и влияниям, ещё не готовое к смерти тело. А вместо этого, до его уха донеслось тихое пожелание:

– Вот ты и попал.

После чего неизвестная фигура, чей голос был достаточно сильно знаком королю, видимо решив, что король благодаря своему занимаемому высокому положению, достоин большего, и вместо быстрой смерти, выявила желание предложить ему альтернативу, а именно долгую мучительную борьбу, правда, почему-то, только за чужую жизнь.

На что король, несмотря на его зависимое от себя (одновременно величества и ничтожества) и своего положения (на сеновале), проявил политическую ловкость и сообразно своему высокому статусу, попытался оказать сопротивление, которое заключалось во всё том же состоянии его полной отрешенности от происходящего, где он, придерживая свои глаза закрытыми, попытался таким известным издревле способом, противостоять неизбежности, где он был как бы при чём и в тоже время совсем не при чём (таковы уж все, и во все времена политики). Что, надо признать честно, принесло свои плоды и король можно сказать, не потеряв ничего существенного, кроме разве что его именной жемчужной серьги из уха, как он потом обнаружил, похлопав себя по всем местам и в том числе по ушам (ну, а честь, так эта субстанция неопределимая и не имеющая своё свободное хождение среди королевских особ). Что, конечно же, слегка огорчило короля, не привыкшего ни с кем и ничем чем-то делиться, но потом он уразумев, что голова осталась на месте, решил, что лучше потерять часть, чем всё основное, тут же успокоился.

Что же касается самого этого противостояния, вылившегося в некое подобие борьбы, то о ней можно судить, либо, исходя из её качественных характеристик, с её ожесточением, которого было мало заметно, либо по количественным, где по длительности противостояния, можно было определить степень вовлеченности, возможности и заинтересованности противника в победе, и уже исходя из этого, сделать соответствующие выводы и определить победителя. Ну, а сколько продолжалась эта борьба за, почему-то называемую чужой, другую жизнь (хотя знающие люди, не долгая думая и не вдаваясь в расчёты, могут с предельной точностью, озвучить пределы этих внимательных минут), то это для будущего не столь важно, а важно лишь то, что спустя своё положенное время, наследник проявил свою королевскую вежливость (которая она у него в крови) и ровно в срок, проявил себя через крик и объявился на свет.

Что поначалу привело короля, почувствовавшего шаткость своего трона, в волнительное положение, заставив с подозрительностью посмотреть на довольную королеву. После чего король, явно науськанный мамашей, уже было хотел позвать палача, как выпавшая из одеяльца наследника, пропавшая у него, в виде жемчужины серёжка, своим звоном об пол, звонко отдалась в сердце короля. Ну, а после этого происшествия, королева, обдав ледяным взглядом, стоящего перед нею на коленях короля, уже с полным своим, подтвержденным наследником правом, могла всех презреть.

– И хотя все указанные примеры относятся к разным временам и эпохам, но всё-таки, наверное, главная суть всё же была уловлена при всех различиях в подходах. И в первом случае появление новой жизни способствовало укреплению брака, во втором позволило понять, что такое ответственность, ну а в третьем, повлияло на ход дальнейшего развития целого королевства. И из всего этого с должным пониманием вырисовывается первостепенное значение явления в мир того или иного поколения, чья необходимость появления на этом не заканчивается, а наоборот, только начинает набирать свой требовательный оборот, – глубоко вздохнул Алекс, вслед за исписанным мелким почерком листком бумаги, который, надо заметить, всегда вздыхает, когда его перегибают по линии сгиба, служащей для того, чтобы либо же перейти от прочитанности к новой, ещё пока что ожидающей своей участи слов, либо же, согнувшись в три погибели, отправиться в карман пиджака или брюк до следующего поветрия в голове этого никуда не спешащего читателя.

Сам Алекс не последовал ни одному из предложенных вариантов действий и, перевернув этот всего лишь памятливый лист бумаги, повествовавший о своей размазанной буквами жизни, не стал вчитываться в эту свою виртуальную памятливость, в которой ещё столько места занимал рассказ того фантаста, чья скупость высказываний была разбавлена его нескупостью – в четкие ряды выложенных на этих нескольких страницах листов бумаги слова. Что ж поделать, раз таковы в большинстве своем все писатели, косноязычные в гостях при разговоре и красноречивые дома на бумаге.

– Что же касается меня, – после того как Алекс уселся на свободное место в автобусе (Алиса, сославшись на что-то свое важное, сказала, что его вскоре нагонит), фантаст продолжил свой памятливый рассказ, – то я не могу похвастаться, столь дальновидными предположениями на счет своей значимости появления. Но это и не столь важно, когда перед нами стоит более важная задача: понять главную необходимость именно нашего появления в тот или в иной период времени.