Владимир Гамаюн - Остров «Недоразумения». Повести и рассказы о севере, о людях

К прибрежному лову на уйка (мойву), загодя были готовы мелкоячеистые неводы, и когда в конце апреля-начале июня уёк устремлялся на отмели нереститься, тут его и брали десятками тонн. После нереста немногим удавалось вместе с накатом опять уйти в родные глубины, и весь берег бывал покрыт слоем мёртвой рыбы и икры. Наступала пора великого пира для всех водоплавающих санитаров моря, пока отлив не унесёт в море отложенную в ямки мойвой икру, а для крабов остатки погибшей рыбы.

Иногда мы с Серёгой подрабатывали, выгружая из барж-плашкоутов крупную соль в мешках из рисовой соломы, это делали запас рыболовецкие Камчатские колхозы-миллионеры, которые как щупальцами охватывали всё Охотское побережье. Они брали всё, и у них на всё были разрешения и даже квоты на лосося. Мешки с солью слежались и превратились в солёные глыбы, которые даже сквозь ватники и брезентовые куртки рвали наши спины в клочья. Выдирать мешки из сплошного, плотного штабеля приходилось обыкновенными скобами, загибая один конец крючком, но дальше действовали только руками, от чего к концу разгрузки на пальцах рук было голое мясо, посыпанное мелкой солёной пудрой, сыпавшейся сквозь грубую ткань из рисовой соломы. Кто работал на рыбе, тот знает, что такое «рыбалка» по-охотски – это каторга.

Готовясь к осенней путине, хозяин затеял ремонт своего баркаса. За те пару месяцев, что он стоял на берегу, баркас высох, стал легче, но теперь нужно было его по новой проконопатить и промазать битумом, не только швы, но и весь корпус. Привыкший рассчитывать только на самого себя, меня он не звал. Но я не мог, живя у него, не оказать ему помощь, а мой друган Серёга, как всегда, был в вечном поиске очередной, готовой задраться женской юбочки, а поскольку постоянством он не отличался, они менялись у него, как использованные салфетки.

Сделав баркасу «оверкиль», мы целый день трудились как папа Карла, но к вечеру всё было готово, и мы, оставив всё как есть, пошли поужинать. Завтра дай бог удачи, проверим движок и пробежимся к заветным скалам, где он раньше ставил сетёшки на мальму, очень вкусную рыбу семейства лососёвых, а вообще это, если верить справочнику, арктический голец. Нам, в принципе, не столь важно, как его на самом деле дразнят, главное, что он вкуса необыкновенно пикантного и ни с чем не сравнимого.

После ужина мы опять пошли на берег, осмотрели ещё раз свою работу, остались довольны и, разведя костёр, как всегда, присели помолчать, покурить, полюбоваться морем и ощутить контраст живого тепла костра и свежего дыхания моря.

От его жены, «комсомолки» Зои, я уже знал некоторые подробности их жизни и отношений, но виду не подавал, это было ни к чему, я бы спугнул то настроение, тот душевный настрой, предшествующий его рассказу-исповеди. Я уже знал, что его судимость связана с золотом, знал и о его громадном сроке, длиной в четверть века, который он отбыл от звонка до звонка. Хотя мало что выдавало в нём старого «сидельца», кроме привычки – никогда не смотреть собеседнику в глаза, я понял эту причину, когда как-то в разговоре он случайно глянул мне прямо в зрачки. Его взгляд вселял беспричинный страх и ужас – это был стальной, безжалостный, похожий на клинок взгляд. При разговоре с любым человеком он смотрел ему точно в переносицу, не избегал ничьего взгляда, но жёсткий взгляд в переносицу был подобен выстрелу в то же место. Вот попробуй просто постоянно смотреть человеку в переносицу, и ты увидишь, как тот начинает отводить свои глаза, теряться. Ты выбил его из привычной колеи, и он не знает твои мысли, от этого иногда бывает и жутковато.

Наверное, поэтому он жил на окраине, и многие обходили его стороной, понимая, что этого мужика, если не уважать, то бояться нужно, что в принципе одно и тоже. Внешне он больше напоминал бухгалтера, всю жизнь протиравшего штаны в кабинете: на его теле не было ни одной наколки, по «фене» он не только не ботал, как большинство бывших зэков, но даже русского слова «мать» никто не слышал от него. Только вот не прост был мужик, совсем не прост, и душа словно сейф, и я совсем не был уверен, что дверка этого сейфа приоткроется хотя бы с щелку, через которую во внутрь всё равно не заглянешь.

Мы так и сидели и у костра, слушая плеск волны и потрескивание костра, получившего новую порцию сыроватых дровишек, от которых он отчаянно дымил, шипел, искрил, но потом успокоился и погнал жар, от которого вскоре нам пришлось отодвигаться подальше. Но всё это было весело и интересно – смотреть на борьбу двух стихий, и даже у моего хозяина на лице промелькнуло какое-то подобие улыбки.

Он начал неожиданно: «Ты вот наверняка задаёшь себе вопрос, что за тип этот бирюк, то есть я. История моя проста, как и у сотни или даже тысячи старателей, соблазнившихся блеском золота в предвкушении будущей сладкой жизни. Но если ты работал на приисках, то должен знать, что увести, украсть металл проще, чем его потом сбыть или даже просто сохранить, чтобы он грел твою душу ощущением, что ты богат и в любое ты время сможешь начать какую-то новую, шикарную жизнь.

Мура всё это. В советское время никто не позволил бы тебе жить не по средствам, на широкую ногу. Помимо завистников и стукачей, ещё со сталинских времён всегда существовали органы НКВД, ОБХСС, и не один, однажды хапнувший от души, пошёл под расстрел или, как говорят на зоне, «смазал лоб зелёнкой». Сейчас и время другое, и срока дают поменьше, но мой тебе совет: даже если ты случайно найдёшь ручей с самородками на выносе, хоть горстями бери, или просто найдёшь в отвале, пни его и иди дальше, будто ничего не видел, и молчи, забудь об этом. Я в своё время этого ни сделал, за что и поплатился, дали на полную катушку, не поскупились, хотя прокурор просил для меня вышку.

После войны я работал на прииске геологом, а баба учительствовала в школе и была комсомольским активистом иль вожаком каким-то там. Всё было хорошо: была хорошая квартира, на работе ценили, страна ещё жила впроголодь, а у нас в магазинах всё было: и жратва, и тряпки, и пойло – живи не хочу. Но человек так подло устроен, ему всегда чего-то не хватает, вот и я не устоял, хотя до этого к золоту относился равнодушно.

В поисках новых, перспективных для промывки, песков мне приходилось, взяв вьючную лошадь, помощника-рабочего, пистолет, положенный мне по должности, промывочный лоток и запас продуктов. Мы уходили в тайгу, где было множество неисследованных речушек и ручьёв. Рабочий помогал мне на шурфах, таскал в рюкзаке образцы, разводил костёр, ставил палатку, готовил еду, а при переезде на новое место вьючил лошадь. Пропадали неделями, а то и месяцами, меня работа так увлекала, что не мог оторваться. Думаю, вот этот ручей проверю или вот этот шурф добью, и баста, но потом ещё и ещё. По пути я составлял карту месторождений, а по осени всё это сдавал в контору, сдавал и песок, и шлихи, и самородки, а когда уже зимой обрабатывал всю документацию, на ней ставили гриф «секретно».