Светлана Снегова - Из жизни «серых мышек». Сборник рассказов

– Таня, что это? – спросила я, вспоминая еще недавно такую уютную кухню в приглушенно-бежевых тонах.

– Не видишь, что ли? Ремонт я сделала. Красота!

Топтание за моей спиной заставило обернуться и увидеть Толика, в глазах которого светилась обреченность. Я посмотрела на него взглядом, полным поддержки его чувствам, но не знаю, понял ли он. Толик махнул рукой и ушел в комнату

– Толику не нравится и Вадимке тоже, – сказала Таня. – Ушел к бабушке. Сказал, что у него от такой порнографии будет несварение желудка.

В душе я была согласна с сыном Татьяны. У меня бы тоже кусок в горло не полез при такой пестроте.

А Таня по этому поводу даже не переживала:

– Ничего, смирятся. Это же так красиво. Правда?

Обижать подругу не хотелось, и я промямлила:

– Наверное. Но не слишком ли ярко?

– Нормально. По верху я еще голубой краской пройдусь. Как небо будет.

Я почти поверила в то, что сказал о жене Толик. Если диагноз верный, то надо быть с подругой поосторожней. Нельзя расстраивать лишний раз. Поэтому я оставила свое мнение при себе.

– Ты иди в комнату, а то тут запах от краски. Я кофе сварю, – сказала Танька, вытирая руки о передник.

Я пошла в комнату и нашла там Толика, печально сидящего на диване. Его взгляд был прикован к какой-то точке на противоположной стене. Я посмотрела туда, но ничего не увидела.

– Ну? – спросил муж подруги.

– Да… – я села рядом с ним.

Некоторое время мы молчали, а потом Толик сказал:

– А потом она возьмется за комнату. Так она сказала. Наташа, я не выдержу бабочек с цветочками в комнате.

– Держись, Толик, – я его подбодрила. – Может быть, у нее иссякнет вдохновение.

Я любила бывать у Татьяны в гостях. Но моя психика тоже не выдержала бы таких буйств красок. А чтобы жить в ней… Ой-ой, не позавидуешь семье подруги.

Татьяна внесла поднос с дымящимся кофе. Свой ужасный передник и косынку сняла и превратилась в так хорошо известную мне подругу. Толика из комнаты отослала, сказав, что бабские разговоры ему слушать нечего.

Заводить разговор о ремонте не хотелось. Поэтому я спросила:

– Ну, как там, в Голландии? Рассказывай – сгораю от любопытства.

Татьяна откинулась на спинку дивана и произнесла:

– Ой, Наташка, нам бы так жить. Все у них есть, все у них продуманно. Но не это главное. Главное то, что они этим пользоваться умеют.

А потом посмотрела на меня и спросила:

– Вот ты о чем думаешь, когда просыпаешься?

– Будто бы не знаешь. О том, что на работу идти не хочется.

– А еще?

– Что на ужин приготовить.

– А еще?

– Где денег взять Женьке на сапоги.

– Нет, Наташка, многие у них живут не богаче нашего. В семье, где я жила, даже компьютера нет, и телевизор они позволяют себе посмотреть только два часа в день. И мебель старая. Зато все так чистенько. Занавески веселенькие на окнах, на стенах фотографии родственников аж до пятого колена. Вот ты, что знаешь про свою прапрабабку?

– Будто бы ты что-то про свою знаешь, – обиделась я на подругу.

– Не знаю. А вот они знают и рассказывают с любовью. Как будто не умерли эти люди, а только погулять вышли.

Я не разделяла восторга Татьяны. Мало ли что у нас люди на стенах развешивают и с любовью рассказывают. Вон друг моего мужа коллекцию бабочек на стене развесил и может о ней часами рассказывать. Мне только жалко становится бедных созданий. Такую красоту да на булавку.

– Но не это главное, – продолжала Татьяна. – Знаешь, что добило меня окончательно?

– Ну?

– Идем мы по улице. Переводчица расхваливает красоту городка, мы глазеем по сторонам. И вдруг навстречу нам дамочка на велосипеде. Лет семьдесят ей. Чешет, как молодая. Сама в золотых башмаках на высоченной платформе, в черных колготках, губы – ярко-красные, голубые тени на глазах. Рядом собачка бежит. Плюгавенькая такая. А на шее красный бант. Вот этот бант меня и добил. Остановилась, рот от изумления открыла. А потом слезы потекли. Разревелась посреди улицы – маму вспомнила. Она же моложе этой старухи, а из поликлиник не вылезает. Все меня успокаивают, понять моих слез не могут. Вот тогда, Наташа, я и поняла, что не правильно жила все эти годы. Хватит, сказала я себе. Надо в жизни праздник делать. Решила с ремонта начать.

Я со страхом посмотрела в сторону кухни.

– Тань, а может не надо так кардинально менять? Мы ж не привыкли к празднику каждый день, – я вспомнила обреченные глаза Толика.

Татьяна рубанула рукой:

– Нет, только так кардинально и надо. Сразу и окончательно. А не то и мы с тобой лет через десять постоянными посетителями поликлиник станем. А я не хочу. Понимаешь, не хочу.

Через час я шла домой и думала о том, что завтра поеду к маме, пороюсь в старых фотоальбомах, найду фотографии бабушек и развешу по стенам. А в понедельник куплю банку розовой краски и выкрашу свою старую секцию.

Ведь Татьяна права: никто не сделает праздника, кроме нас самих. Честное слово, я так и думала.

Но в голову постоянно лезла мысль: что же приготовить сегодня на ужин?

Трудно начинать жить по-новому.

Веру Анатольевну в последнее время мучила навязчивая идея: выдать замуж дочь. Конечно, как современная и неглупая женщина с незаконченным высшим образованием и кучей прочитанных любовных романов, она понимала, что главное решение в этом вопросе остается за ней. Но против общественного мнения идти было трудно. А коллеги по работе, выражающие это самое мнение, считали, что девушке в двадцать шесть лет негоже оставаться в девках.

Сама Вера Анатольевна вышла замуж в неполных девятнадцать, на втором курсе, и к двадцати годам уже катала красную коляску с очаровательной Наденькой. Потому и институт не закончила. О какой учебе могла идти речь, когда ребенок на руках? Ведь самой обо всем заботиться приходилось. Муж исчез из семьи, не дождавшись даже двухлетия дочери.

Вера Анатольевна о нем и не вспоминала почти никогда. Что толку помнить о потерянном? С годами она даже стала сомневаться: а был ли муж? Единственное подтверждение его существования – Наденька без прочерка в свидетельстве о рождении. Там в графе «Отец» красивым каллиграфическим подчерком тушью выведено: «Захолодов Артем Петрович».

Не осталось даже его фотографий – выбросила, и семейный альбом, красивый, в красной сафьяновой обложке, подаренный подругами – однокурсницами на свадьбу, стал похож на дом с выбитыми окнами. Правда, потом она его заполнила фотографиями дочери. Каждый год, в день ее рождения, Вера Анатольевна вела нарядную Наденьку в фотоателье на соседней улице. А потом аккуратно вклеивала снимки в альбом.

Очаровательный ребенок постепенно превращался в интересную девушку.

И вот эта умная, красивая, интересная девушка не хотела выходить замуж. Вера Анатольевна, воспитанная в строгости, когда главным правилом было: «До свадьбы ни-ни», не понимала взаимоотношений Нади и ее Сергея. От своего непонимания и злилась.