Нэлли Журавлёва - Соло под аккомпанемент белой флейты

– Пой, Наташка!

Наташка не заставила долго уговаривать себя, попробовав звучность и настрой гитары, запела:

Девушка пела редчайшим контральто, от природы поставленным голосом. Большеглазый любитель Пушкина зачарованно смотрел на неё. Долговязый, весноватый парень перестал сосать соску-пиво.

Зорин очнулся: в холодном, полупустом вагоне электрички – невесть откуда взявшийся подарок судьбы. Он подошёл к молодым. Представившись, начал с места в карьер: не мог упустить этот голос. Наташа к вниманию со стороны была, видимо, привычна, но даже её смутило слово – «импресарио». Её оливковые глаза смущенно укрылись за тёмными ресницами: живого импресарио она видела впервые. «Никакой косметики» – отметил про себя Зорин, невольно залюбовавшись красотой девушки. Насчёт импресарио он естественно слукавил: хотел произвести впечатление, употребив это старомодное словечко, которое было, как ему казалось, более уместно, если принять во внимание возрастные планки – его и этих птенцов.

Компания направлялась на концерт бардовской песни в качестве зрителей. Но гитару с собой взяли не случайно: новомодные тусовки часто возникали стихийно.

«Не упустить бы находку» – подумал Зорин и сказал, обращаясь к девушке:

– Вам, принцесса, нужны другие сцены, электрички – не для вас.

Он коснулся тонких Наташиных плеч, за что получил полыхнувший огнем ревнивый взгляд Жени. «Мое, не трогать!» – говорил этот взгляд. «Ого, – удивился Зорин, – милый мальчик, я слишком стар для твоей принцессы, чтобы получать такие взгляды». Но свою визитную карточку подал Наташе с условием, чтобы она непременно позвонила.

Зорин не смог бы и предположить, какой переполох он вызвал среди молодых меломанов. Во-первых, тем, что он – «импресарио»: это слово в их представлении связывалось с лучшим театром мира – «Ля Скала». Во-вторых, он такой старый, – пора уже белые тапочки надевать, а такими влюблёнными глазами тащился на Наташку! Можно подумать, что всю жизнь евнухом прожил, а сейчас вдруг очнулся, увидев прикольную девчонку. Это послужило причиной смешливости среди девчонок. Петров уверенно заявил:

– Про импресария он, точно, гонит, а то зачем бы ему в электричках раскатывать? Импресарии на Мерсах гоняют!

На что Надежда отпарировала:

– Опять ты, Петров, за своё! Одна дурь у тебя в голове. Он, может, таким образом выискивает таланты! Или ещё что-нибудь…

– Вот именно: ещё что-нибудь! Зачем за плечи лапать?!

Наташа округлила глаза на Женю:

– Женичка! Что ты говоришь! Ну, что ты говоришь! «Лапать» … Ну, я не знаю… я тебя не узнаю.

– Да, да – лапать! Думаешь, я не видел, как он подмигнул тебе?

– Хрыч старый! – хохотнул Петров.

– Знаешь ты кто? Ревнивец! Глупо с твоей стороны! Он, может, просто, по-отечески. – Наташа недовольно надула губы.

– Ха! Знаем мы это по-отечески. Сначала за плечи, потом… – не унимался Петров.

– Петров, замолчи сейчас же! – Надежда сурово свела брови, а Женя двинул кулаком в сторону Петрова.

– Хватит уже! Будто нет темы интереснее! Противно даже, – взвинтилась Наташа.

Об отношениях Наташи Калистратовой с Женей Долгановым уже давно знали во всех выпускных. Они дружили с седьмого класса. Женя и не скрывал своей любви. Он посвящал Наташе стихи, он носил её портфель, провожал домой из школы. Нет, он не был Наташиной тенью, любовь его была скорее требовательной, собственнической, чем страдальческой или жертвенной. В восьмом классе, не драчливый по натуре, этакий провинциальный интеллигентик, круглый отличник, не ахти какой комплекции, он однажды подрался с верзилой из девятого, который посмел в присутствии Наташи произнести скабрезное выражение. Никто не смел желать дружбы с Наташей, он ревновал ко всем, даже к девочкам. Наташе нравилось его покровительство, его претензии на единоличное владение её расположением, у неё не возникало желания искать чьей-то любви, кроме Жениной. С ним она чувствовала себя принцессой. Но с некоторых пор что-то внутри неё начало роптать. Нельзя сказать, чтобы между ними стали возникать конфликты, но даже малые шероховатости, позволяли поднимать голову червячку сомнения в справедливости Жениных претензий. Когда он в очередной раз набычился из-за того, что Наташа на дне рождения у Надежды во время танца с одноклассником позволила обнять себя за талию, она не выдержала и сказала: «Женичка, ну что ты дуешься? Времена домостроевщины прошли еще при Петре Первом. Так недолго стать посмешищем. Я живой человек, не кукла деревянная, и танцую не вульгарнее всех».

Случай в электричке вызвал в душе Наташи глухое раздражение: Женина ревность послужила поводом для обсуждения – не тет-а тет – казалось бы, вполне пристойного жеста импресарио в отношении к ней. «Так недолго и славу шлюшки заработать, благодаря невинной и святой Женичкиной заботе», – подумала Наташа.

После этого случая она впервые решила прогулять школьные уроки, надумав съездить в областной город. Повод нашёлся: узнать условия приема в театральный институт. «Когда-то же все равно это надо сделать, зачем оттягивать? – подумала она. – Попутно и Зорину позвоню, интересно же, что такое он может мне предложить. Прав Петров: старик так тащился на меня глазами, будто никогда не видел красивых девчонок. Чего доброго, в „l*amour“ захочет поиграть со мной. Может, не звонить? Импресарио назвался, а сам, наверное, какой-нибудь шоумен», – в слове этом ей слышалось что-то клоунское и вертлявое. Она тут же одернула себя за скоропалительные и неуместные придирки: человек, может, от всей души, а я… Может, он правда во мне будущую звезду увидел. Всем же нравится, как я пою. Может, в театральном будет большой конкурс, а у него связи. Пожалуй, как приеду, сразу позвоню.

Оставив на кухонном столе записку, о том, что может задержаться в городе и переночует у тети, Наташа поехала утренней, семичасовой электричкой: она считалась рабочей, ее никогда не отменяли.

Уютно устроившись в углу возле окна на свободной скамейке, Наташа сняла сапожки, и приняв удобную позу, поджав под себя ноги, открыла карманный томик стихов.

В вагон зашел «крутой», выхоленный сноб, со сверкающим белизной воротничком, в черном, длинном, из дорогой ткани пальто, без головного убора.

Напротив Наташи было свободное место, сноб быстро узрев его, сел, предварительно приторно вежливо спросив: «Разрешите?», на что Наташа равнодушно пожала плечами. Но сноб равнодушия не понял; беззастенчиво уперся в Наташу взглядом. Потом ему, видимо, захотелось общения, и он ничего умнее не придумал, как спросить: