Вета Ножкина - Небо на ниточке. Роман-дневник

Немного позже, пока санитарка мыла полы в палате, я вышла в коридор, где на кушетке, обняв ноги худыми руками, сидела Мира. Я села рядом.

Мира первая начала:

– Меня Мира зовут… А я видела – вас вчера химичили, и как вы по коридору еле шли. Это вам дочка помогала? Как вы сейчас?

Она выпаливала вопросы, и было видно, что её немного трясёт и, может, от этого она пытается быстро говорить.

– Да… пойдёт… А ты здесь давно?

– У меня уже восьмая химия… Я уже здесь, как прописанная…

Мира помолчала, глядя в пол, а потом, совсем неожиданно, быстро и уверенно сказала:

– А меня сегодня парень бросил…

Она посмотрела куда-то сквозь меня, на секунду замерла, а потом добавила:

– Ничего! Я здесь не одна такая… Не у всех мужья-то выдерживают. А он мне говорит – «прости, ты уже почти год болеешь, а мне родители говорят, что надо искать невесту здоровую»… А у вас есть муж?

Я кивнула, а она продолжила и уже не обрывочное прощупывание, а свой рассказ. Здесь ведь у каждого – своя история.

– Рак… – она посмотрела на меня, – А вы уже привыкли к этому слову?

– Наверное, ещё пока нет…

– Ничего, и к этому можно привыкнуть! И … – Мира погладила себя по лысой голове, – к этому тоже… У меня случайно его обнаружили. Ещё в школе был гастрит – а у кого его нет, – улыбалась она, – А потом, уже в конце года как-то внезапно начала худеть, думала, что просто конец учёбы, нервы, зачёты, экзамены, анау-мынау… и вначале даже обрадовалась, – о! классно, накануне лета! – это же здорово, можно будет на море перед подружками повыпендриваться… Хотелось накупаться вот так, чтобы на всю жизнь… И я купальник такой классный купила! Но куда-то силы стали пропадать. А потом появились какие-то боли в желудке. Пошла кишку глотать… а они мне говорят – эмэртэ надо сделать, онкомаркёр надо сдать… Ну, и закрутилось…

Мира опустила ноги с кушетки и как-то неестественно пережала пальцами рук живот. У неё почти вся талия уместилась в обхвате пальцев.

– Тебе может трудно об этом говорить? – спросила я.

– Не-етт… Если честно, мне наоборот, хочется выговориться… Я, простите, что вам на уши присела… Просто вот вы, кажется, можете выслушать… Ой, чё-то я разболталась… А у вас дочка красивая. И там парень вчера был – это её муж?

– Это мой сын…

– А я вот теперь и не знаю – будут мне делать операцию или нет?!

– А почему не сделали до сих пор?

– Вначале говорили, что опухоль нужно собрать… А потом, после четырёх курсов химии сделали эмэртэ и решили, что надо ещё химичить… Вот уже восьмой курс. Говорят, что процесс приостановился…

В конце длинного коридора показалась санитарка из столовой, она заглядывала в палаты и, по приближении к нам, услышали её слова:

– На ужин! Девушки, женщины, – на ужин…

Меня начало мутить от одной мысли о еде, я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Из нашей палаты выглянула Раиса Алексеевна:

– Анечка… вы здесь?! На ужин пойдём?

– Нет, Раиса Алексеевна, я не пойду…

– Ну, давай, я возьму тебе, а если попозже тебе захочется поесть – разогреем в микроволновке…

Я с трудом сдержала себя, зажала рот, чтобы из меня нечаянно не сфонтанировало содержимое меня же, и быстро пошла в сторону туалета. Я чувствовала, как Мира и Раиса Алексеевна смотрят мне вслед…

Всю ночь там и просидела.

Сильно болела печень. Я теперь чётко знала – где она находится, и даже могла ощупать её контуры. В два часа ночи, когда уже совсем было невмоготу терпеть – написала сообщение Гале в Питер. Галя, как будто ждала, и ответила сразу. Мы переписывались часа три. Она сообщала мне, что нужно сделать, чтобы убрать боль. Легче всего становилось, когда я представляла, что «беру» свою печень в руки и прополаскиваю её в проточной прохладной воде. А когда я вставляла её на место, нужно было её немного согреть. На батарее туалета я грела небольшое полотенце и прикладывала на подреберье. Совсем уже под утро, измождённая, трясущаяся, поплелась в палату. Раиса Алексеевна спала, свернувшись калачиком – «как ребёнок», подумала я. Мне бы тоже вот так свернуться, но не давал это сделать бандаж, который нужно было носить после операции ещё минимум пять месяцев.

Часа через два в палату заглянула санитарка и, увидев, что мы ещё спим, или делаем вид, что спим – тихо прикрыла дверь.

Эта больница меня ещё раз удивила деликатностью персонала. Ни в одной больнице ранее я не наблюдала подобного. Утро там везде начиналось с громкого включения света, звона градусников, громыхания ведра моющей полы санитарки…

Здесь жила тишина. Она здесь полноправно жила. Может, потому что все, кто находились здесь – уже не совсем жили, а доживали. Глупая мысль. Но она, эта мысль, там приходила много раз. В воздухе, который тоже как будто перемещался на цыпочках по коридору, уводящему в палаты, кажущиеся такими одинаковыми, и мы в них все одинаковые, с одинаковой бедой, с одинаково лысыми головами, – царило спокойствие, и только изредка слышались то стоны, то крики.

Около девяти утра позвали на анализ крови. Раиса Алексеевна сказала, что если СОЭ в анализе будет «два», то домой отпустят, а если ниже, то будут поднимать уровень лейкоцитов.

У меня сработала защита организма – анализ пришёл с желанной двоечкой, а это значило, что завтра отпустят домой, и через двадцать дней – вторая химия.

Днём стало полегче, меньше тошнило, и как-то сами собой написались строчки текста, как молитва к небесам, как просьба: «Сегодня ангелы, слетались ангелы, Погоду лётную назначил Бог. И пели ангельски, смущаясь, ангелы, И подпевали мы им, кто как мог. Мы подпевали им, лежали ровненько, В нас капли капельниц смывали смерть. Пой, ангел, родненький. Пой, ангел, родненький, Ведь ты же знаешь „что“ сегодня петь. Ведь ты же знаешь, как сказать Всевышнему! На самом краешке надежды свят Твой голос ангельский, твой образ нынешний, Мой, полный веры и доверья, взгляд. Сил петь уж не было. Лежали ровненько. Сквозь потолок могли на небеса смотреть… Пой, ангел, родненький. Пой, ангел, родненький, Ведь ты же знаешь „что“ сегодня петь».

А дома уже случилась и музыка к этому тексту, и я записала песню под гитару.

Пришла на вторую химию. Уже лысая. На голову креативненько намотала тонкий палантин, и выглядело это очень даже мило. Дала самой себе слово – не буду унижаться до хождения в халате! Как бы себя не чувствовала – обязана следить за лицом, за руками.

Зашла в палату уже, как «бывалая», знакомимся. На этот раз нас в палате четверо. Вечером соседка по кровати Вера говорит:

– Ой, девчонки, я вам сейчас прочитаю одно стихотворение, оно про нас написано, и говорят, что такая же, как мы, его написала…

И читает мой текст. Так выразительно читает, что у меня ком к горлу подкатил, и вижу – соседки плачут. Я после призналась: