Гаджимурад Гасанов - Млечный путь Зайнаб. Зарра. Том 2

– А с того, что, Хасан, святой Меккой тебе стал Запад, вернее дом, который стоит западнее нашего дома. Ты должен хорошо знать, я наблюдательна, у меня аналитический ум… Хасан, не кощунствуй! Ты имам мечети, ты староста села, тебе не к лицу врать и вилять хвостом… Хасан, подумай о себе, о том, что ты делаешь! – она сделала паузу, готовясь к решающему удару.

– Насколько далеко у тебя с этой женщиной зашли отношения?

Хасан вздрогнул, весь обмяк, он не вымолвил ни слова, казалось, он оглох. Жена уперлась в его лицо глазами, выжидала ответа. Он сидел рядом с ней, могучий, смертельно бледный, недвижимый. Ей вдруг захотелось услышать, чтобы он возмущался, протестовал, отстаивая свой первоначальный ответ, что по ночам он ходит только в мечеть. А он молчал и думал о том, чтобы Аллах сжалился над ним, услышал его молитвы и отпустил ему грехи. В одну секунду ему захотелось наклониться к жене, обнять ее за плечи и попросить прощения. И в то же время он чувствовал, как от унижения и ненависти к жене у него в сердце растет всепоглощающая ярость. У него предательски дрожит подбородок, а глаза, мечущие молнии, ждут момента, чтоб сверкнуть и испепелить ее. Он в этом состоянии терял способность трезво рассуждать. Впервые он себя увидел перед женщиной таким беспомощным и безмолвным. Его глаза, глаза затравленного зверя, метали громы и молнии. «Как Айханум может со мной так поступать? – негодовал Хасан, – сама притворялась прикованной к постели, в это время за мной всюду следовала хвостом!»

Хасан страдал, страдал от сознания того, что предал жену, которая ему верила, как Богу. Он нанес безысходно больной жене смертельный удар, от которого она больше никогда не оправится.

– Жена, оставь свои догадки, а меня в покое, у меня и так болит голова!

– Больные лежат в постели, а не ходят ночами по чужим сеновалам…

– Аллахом не все больные наделены способностью в постели унять душевную боль…

– Значит, ты болен больше, чем та женщина, к которой ходишь, и тебе необходимо лечить душу. Грех сильнее любой болезни, и он губит душу. К тому же не одному тебе надо спасать свою душу. Для гибели человека достаточно даже одного порока: подобно тому, как зияющая рана является воротами для различных инфекций; достаточно одного греха, чтобы открывать вход в душу всем грехам и всем земным страстям. Пороки как бы держатся один за другим, и в кого входит один, в того неприметно входят и прочие. Подумай о том, что ты не волен губить и ее душу.

Он слегка наклонился к ней, но вдруг резко отстранился, словно она змея и готова наброситься на него и ужалить, – жена своим жалом попала ему прямо в сердце.

– Подумай хорошенько о том, что ты делаешь, муж мой! Больше я ничего не хочу сказать тебе. Но теперь оставь меня, о тебе хочу говорить с всевышним Аллахом и за тебя молиться.

– Хватит! – сорвался он. – И в самом деле, будет лучше, если не станешь больше говорить об этом ни со мной, ни с кем другим, тем более с Аллахом!

Она одной рукой ухватилась за борта его пиджака, встала, решительная, суровая. Взяла мужа за руку и заставила заглянуть себе в глаза. Затем усадила его, села сама, сложив на коленях руки.

– «Желание приобретать большее и иметь преимущество перед другими влечет за собой гнев к равным тебе, гордыню к низшим, зависть к высшим, – говорится в Священном писании. – За завистью следует притворство, за ним озлобление, а вслед – ненависть к близкому человеку. Остановить этот губительный процесс разложения души может только совесть. А совесть – это запечатленное в сердце человека знание о добре и зле. Это она, совесть, кричит нам о том, что душа ранена. Но чем сильнее вовлечен человек в грех, тем сильнее и отравляющее действие яда от греха! Слышит он голос своей совести, а подчас, казалось бы, этот голос совсем пропадает. Молчание совести можно сравнить с болевым шоком, который наступает, если повреждения, полученные при ранении, значительны. В обоих случаях – это сигнал смертельной опасности».

Лоб Айханум покрылся испариной, из широко открытых, упершихся в тяжелые мысли, темных глаз на густые ресницы выкатились крупные слезы. Они, дрожа, на мгновение держались на них, набирая влагу, неожиданно хрустальными каплями, рассыпаясь вдребезги, катились вниз. Они соскальзывали по бледным морщинистым щекам, оставляя за собой узкие бороздки, собирались лужицами в уголках дрожащих губ.

«Рай и Ад, мой милый, к себе принимают без ограничений. Приговор Рая и Ада бывает окончательным и обжалованию не подлежит. А душа бессмертна, и там, в мире ином, она способна либо утешиться, либо мучиться и страдать. Аллах не хочет, чтобы ты был милосерден ко мне ради посмертного путешествия в загробные райские сады в Бухаре или Самарканде. Аллах ждет от тебя сердечного раскаяния, чтобы в нем всегда рождались здоровые мысли. Я вижу, о месте райских блаженств тоже ты знаешь мало. Но вот про Ад, геенну огненную, и то, насколько мучительно там пребывать для души, в одной из Священных Книг от Бога говорится вполне определенно: В числе пыток, – говорится в Священном писании, – были и такие: накормят преступника чем-либо соленым, да и запрут, не давая пить. Какое мучительное терзание!.. Так и страсти: это ведь внутренняя жажда, разжигания, вожделения падшей души. Удовлетворишь их – они замолчат на время, а потом еще большей силой не дают покоя… На том свете нечем будет удовлетворять их, рядом не будет Шах-Зады, потому что все предметы страстей – предметы земные. Сами же страсти останутся в душе, и они будут требовать себе удовлетворения, а так как в загробном мире удовлетворить их будет нечем, то и жажда будет все сильнее и томительнее. И чем дольше будет жить душа, тем сильнее она будет томиться, терзаться. Непреодолимая мука будет расти до тех пор, пока не наступит конец этому возрастанию и усилению. Вот и Ад! Зависть – гнев, ярость – огонь, ненависть – скрежет зубов, похоть – тьма кромешная. Этот Ад начинается еще здесь, на земле, ибо кто из людей страстных наслаждается покоем? Так ты ввергаешь бессмертную душу в вечное страдание. Что и говорить, страшная перспектива. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.»

Он, ошеломленный нанесенным ударом, на мгновение потерял власть над собой. Жена об Аде говорила так убежденно, что почувствовал себя в его вратах. Он не выдержал ее огнедышащего натиска, встал, пошел было к двери, но машинально вернулся и стал ходить взад и вперед перед очагом.

Раскаты грома снаружи, шум ливня и ветра сливались с треском вновь разбушевавшегося огня в очаге, с шуршанием его высохшей одежды. Все было магически знаменательно: гром и молнии, ливень и ветер за окном, печальная фигура больной жены, ее магические изречения, скрип его шагов, отблески огня, отражающиеся длинными, живыми тенями на стенах спальни жены. И он все ходил и ходил. Вдруг резко остановился перед женой.