Давид Шварц - Восхождение

Вот.

Теперь будем считать, что мы стали грамотными.

А потому можно начинать повествование!

– Я прошу тишины, здесь умирающий. Посторонних прошу выйти из приемного покоя!

Голос врача доносился как будто из глухой бочки, издалека.

– Как звать больного? Вы его жена?

– Да, жена. Давид.

– Возраст?

– Почти тридцать два.

– Что произошло?

– Не знаю. Ему стало совсем плохо. Привезли сюда.

– Больной, откройте глаза! Сожмите мне руку! Вы что, не можете глаз открыть? Кивните хотя бы!

Сил не было совсем. Все плыло. Но было спокойно. Умирающий – это обо мне. Так, помираю, значит. Ну-ну… Чего он дергается, этот доктор? Что он там делает с моими руками… ногами?

– Немедленно в операционную! Будем делать пункцию, – снова услышал я голос врача.

Тележка, на которой я лежал, задергалась и покатилась.

– Какая пункция? Что это такое? Ну ладно, черт с ними со всеми… Холодно что-то…Да, да, еще и утром было на редкость холодно, да… … – что за топот там?… как будто овцы, ей-богу… голова раскалывается… куда везут? ах, да, доктор сказал – в операционную… почему? все путается.

С железным лязгом захлопнулась дверь, и я поплыл вверх. Ага, это лифт. Попробовал открыть глаза; сквозь туман, в щелочку приоткрытого глаза вижу склонившегося ко мне доктора. Белый халат, очки, лысина…

Несколько человек перенесли меня и положили на твердый холодный стол.

– Поверните его набок! Держите крепко за руки и за ноги! Согните сильнее тело!

Команды доктора шли четко и также четко выполнялись людьми, которых я не видел – не было сил открыть глаза.

– Доктор, что вы хотите мне сделать? – закричал я.

– Что вы шепчете, больной? Лежите спокойно, я вас чуть-чуть уколю, больно не будет.

Что-то холодное коснулось поясницы в районе позвоночника… Чем-то мокрым трет…

– Держите его крепче, он у вас дергается… вот так, спокойно, больной…

Резкая боль… и такое ощущение, что изнутри, из тела что-то высасывают… Еще прикосновения, еще… Страха нет, безразличие…

– В палату интенсивной терапии! – командует доктор.

Снова тележка. Я поехал, а точнее – меня повезли. В голове пусто. Ощущений – никаких, как будто не тебя катят, а бревно.

Привезли, втроем перенесли меня на кровать, жесткую, как доска (потом и вправду оказалось, что под матрацем были доски), положили на живот.

– Не переворачиваться, лежать на животе, пока не скажу, – грозно приказал доктор и ушел.

Стала разбаливаться голова… и начался… марафон болячек… длиной в годы…

Сон отшибло напрочь. Без снотворных я уже не мог спать сначала из-за головных болей, а потом это вероятно вошло в привычку – и надолго. Как оказалось, на последующие десять лет.

На расспросы врачей я отвечал односложно: много работал – вот и перегрузился. Вначале они ставили диагноз: острый энцефалит, затем стали снижать планку – просто энцефалит, потом арахноидит – воспаление мозговой оболочки, а потом окончательно запутались: не попадал я под классические схемы этих заболеваний!

У меня брали кусочки ткани тела на биопсию, предполагая всякие ужасы, для чего резали подмышкой, извлекали ткань и искали белокровие: нет ничего! Но при этом, естественно, занесли инфекцию, которую затем лечили месяц…

Потом сделали стернальную пункцию – вдобавок к спинномозговой при поступлении в больницу, когда меня доставили почти в коме. Стернальная – это когда шприц, диаметром в три – четыре миллиметра, силой, почти ударом, вгоняется в грудную кость и костный мозг оттуда отсасывается для исследования. Первый раз мне сделали это без анестезии – опасались, что помру от обезболивания. Довольно гадкое это дело, скажу я вам!

И вот стернальная-то и показала изобилие нездоровых клеток – ретикулоцитов в костном мозге, причем процент их оказался критичен – на грани жизни и смерти!

Тут – то у врачей и возник вопрос, как молодой тридцатидвухлетний парень довел себя до жизни такой? Избыточность ретикулоцитов указывала на полное истощение организма вследствие огромных нервных перегрузок!

Он шел по каменистой дороге, зигзагообразно поднимающейся в гору.

В такую рань было тихо и безлюдно, лишь пара коз на привязи у хижины в небольшом селении неподалеку оживляли пейзаж.

Их короткое блеяние временами раздавалось как будто бы за спиной, но когда он оглядывался – козы были там же, далеко, просто воздух был такой – приближал отдаленные звуки.

– Надо же, какой густой воздух, – пробормотал Давид.

Дорога перестала петлять, и он вышел на обрывистый утес, от которого дальше вверх шли оливковые рощи, а внизу до горизонта были разбросаны небольшие оазисы с зеленью пальм и кустарников. Белесые плоские крыши селений увиты плетями виноградной лозы, а чуть подальше на уходящих вниз террасах квадратами спускались поля пшеницы и ячменя. А еще дальше холмистые земли Гошен плавно переходили в песчаную пустыню Египта.

Наконец Давид увидел то, что искал в столь ранний час. Группа людей оживленно беседовала между собой в одной из рощиц, но в центре этой группы он сразу определил человека, к которому направлялся.

Тот был одет в гофрированную тунику, поверх которой мощное тело облегал широкий гофрированный пояс, ниспадавший спереди трапециевидным передником. Руки, шея и ноги обнажены, легкие сандалии в пыли. Повелительный тон его баса указывал на то, что это вельможа.

– Я пригласил тебя сюда, чтобы показать эти камни, – не здороваясь, отрывисто сказал он.

– Приветствую тебя, господин, – поклонившись, произнес Давид. Его резануло хамство и высокомерие этого человека, хотя, вероятно, можно было бы давно привыкнуть к манерам господ.

– Посмотри на этот кусок базальта, видишь – вон там, – продолжал египтянин, ткнув пальцем в сторону гигантского камня, – я хочу, чтобы ты сделал статую из него!

И отвернулся, продолжая беседу.

Гнев ударил в голову мастеру.

– Как будто я раб, – прошептал он.

Подойдя к базальтовой глыбе, он привычно ощупал ее еще холодное, не успевшее прогреться на солнце тело.

– Свинья, – кипел он молча, про себя.

Угрюмость мастера не укрылась от вельможи. Искоса поглядывая на Давида, он приходил в хорошее настроение.

– Горячий еврей! Но мастер, я слышал, хороший. Эннана показывал мне его работы – очень даже прилично. Я решил использовать его в оформлении своего дворца у озера Тимс, – вполголоса сказал собеседникам.

– Никогда, – думал между тем, Давид, – никогда не будет между мной и ими не только подобия равенства, но даже просто уважительного отношения ко мне и моему народу. Больше четырех столетий живем мы на этой земле – а все третьего сорта! Мне кажется, что нас презирают больше всех, хотя пользуются нашими руками и искусством. Ливийцы, финикийцы, даже хетты – чужаки, но евреев терпеть не могут еще и за то, что у нас нет своей страны. Эти надменные египтяне боятся нас потому, что мы становимся все богаче и в Нижнем и в Верхнем Египте. А сейчас, когда идут слухи, что главным советником фараона стал еврей Моше, ненависть к нам переплелась со страхом и хорошего – не жди!