Давид Шварц - Восхождение

Гости были навеселе, разговоры – общими, прерываемыми взрывами смеха и длинными тостами.

Давид с удовольствием вел эту встречу, сидя во главе стола. В последние годы все реже они встречались – старые друзья, учившиеся с ним ремеслу в Фивах и Мемфисе.

Большой завитой парик по последней моде украшал его крупную бритую голову, а черная с проседью бородка аккуратно подстрижена квадратом, как и положено людям вышесреднего достатка. Туника с поясом, браслеты на запястьях, на безымянном пальце правой руки кольцо с лазуритом, на ногах кожаные сандалии.

Мужчины сидели по одну сторону стола, женщины – по другую.

Давид и Лея сидели, как и положено хозяевам, в креслах с высокими резными спинками, инкрустированными серебром, бирюзой, сердоликом и лазуритом. Такие же кресла были у почетных гостей, остальные сидели на табуретках с перекрещенными или вертикальными ножками.

Мужчины были в туниках или коротких юбочках с передниками, женщины в легких, тонких рубашках с одетыми сверху гофрированными платьями, полупрозрачными и с разрезом почти до пояса.

Платье закреплялось на левом плече, оставляя правое открытым. На некоторых дамах были браслеты из пластинок чеканного золота, соединенных двумя застежками в виде золотых колец, а в волосах диадемы из бирюзы или лазурита, причем концы диадем соединялись на затылке двумя шнурами с кисточками. Все говорило о том, что в этом доме не гнушается бывать и знать, принадлежащая к высшему обществу.

Некоторые женщины прихорашивались тут же за столом, используя зеркала в виде дисков из полированного серебра с ручками из черного дерева и золота или серебра в форме стебля папируса.

Юные служанки обнаженными или с легкими ремешками на чреслах плавно перемещались, неся подносы на головах, придерживая их руками, и без стеснения выставляли напоказ свои прелести.

Вычурные прически дам, парики их мужей, похожие на колпаки, плавно раскачивались в такт песен, громко звучавших в тишине уже наступившего вечера. Музыканты сидели на террасе, обращенной к саду, примыкающему к дому, и старательно исполняли модный репертуар. Флейта, арфа, гобой чередовались с цитрами, систрами, трещетками и барабанами, завезенными не так давно из Азии.

В начале вечера каждый гость получал по цветку лотоса, а затем каждый водружал себе на голову белый колпачок, соблюдая древний ритуал.

Так уж получилось, что Давид был единственным евреем во всей компании, но его быстрый подвижный ум, добродушный характер, порядочность и работоспособность привлекали к нему людей, а высокоразвитое чувство юмора ставило его в центр внимания любой сходки.

Но жизнь расставляла все по местам.

Египтяне, его друзья, возвратившись с учебы, попали в прежнюю атмосферу роскоши и безделья – они были из «вельможных» семей – и быстро забыли все, чему учились. Для Давида учеба была лишь прелюдией к мастерству, которое и обеспечило ему стабильное положение в обществе.

Но в их глазах он так и остался – приятным, толковым, но все же чужаком, ремесленником, низшей кастой, да к тому же инородцем. Они так гордились своей темной кожей, что желтые евреи, как и чернокожие эфиопы и бледнолицые финикийцы априори считались низшими расами.

Давид, став мастером, сумел внушить уважение к себе и держался на равных, не заискивая и не лебезя перед «коренным» народом. За что и снискал уважение.

Приемы, которые он устраивал, всегда были на уровне и отличались, пожалуй, в лучшую сторону спецификой некоторых еврейских блюд, которые готовила Лея.

– А помнишь… – то и дело слышалось в застолье.

Было множество тостов, и кубки вина не застаивались на столе.

Уже темнело, когда у входа в дом остановились носилки, которые несли четыре раба- негра. Опоздавший, высокий, надменного вида египтянин, сошел на землю.

Кроме множества браслетов на руках, на его шее красовалось ожерелье из пяти рядов бус с двумя застежками в форме соколиных голов и подвеска из яшмы на длинном шнуре. Ремешки от носков подошв его сандалий проходили между первым и вторым пальцами ног и соединялись на лодыжке с другими ремешками, что придавало обуви вид стремени.

– Привет всем, – громко закричал он. – Да вы уже пьяны, а я голоден и трезв как свинья! Давид, дай же выпить скорее!

Это был самый привилегированный участник пирушки Тутмос, знатного рода, потомственный вельможа, кутила и забияка, но умный и образованный человек. С Давидом его соединяла не то чтобы дружба, но многолетнее крепкое товарищество. В трудные моменты жизни мастера он был рядом, готовый помочь и подставить плечо. Но его высокомерие, почти брезгливость к «неаристократам», желание подавлять всех были отталкивающе неприятны, и внутренний холодок всегда присутствовал в самых задушевных, самых теплых его речах.

Вначале, по традиции, он обратился к хозяину, войдя в помещение, где все были навеселе, но разом стихли, увидев вошедшего:

– Да будет в твоем сердце милость Амона! Да ниспошлет он тебе счастливую старость! Да проведешь ты жизнь в радости и достигнешь почета! Губы твои здоровы, члены могучи! Твой глаз видит далеко. Одежды на тебе льняные. Ты пребываешь в своем прекрасном доме, который ты сам построил! Рот твой наполнен вином и пивом, хлебом и мясом! Сладостное пение звучит рядом с тобой! Ты предстаешь перед Эннеадой богов и выходишь, торжествуя!

На что радушный хозяин ответил, как положено:

– В милости Амона-Ра, царя богов! Я молю Ра-Хорахти, Сетха и Нефтис и всех богов и богинь нашего сладостного края! Да ниспошлют они тебе здоровье, да ниспошлют они тебе жизнь, дабы я видел тебя в благополучии и мог обнять тебя моими руками!

– Я хочу произнести тост! – перебивая всех, вскричал Тутмос. – За хозяев этого благородного дома, за моего друга Давида, за его семью, да хранят их всех боги! Я поднимаю эту чашу за сияние таланта моего друга, за красоту и обаяние его жены, за будущее его будущих детей! Мы давно знакомы, и все присутствующие знают, как я уважаю этот дом. Я знаком с хозяином уже пятнадцать лет и заявляю всем: это прекрасный человек, хоть и еврей. Он совсем не такой, как его племя. Хотел бы я, чтобы все они были похожи на моего друга Давида! Он честен, трудолюбив и верный товарищ, никогда он меня еще не подводил. В нем отсутствуют вероломство и коварство, свойственные его соплеменникам. Так выпьем же за него!

Гости, довольные тостом, дружно встали и осушили бокалы. Пирушка продолжалась. Кто-то вскочил на стол танцевать, кто-то уже лежал между столом и стульями, пьяный мертвецки.

Давид вышел в сад.

– О боги, боги! Сколько я еще буду терпеть эти унижения! Никогда не привыкну я к горечи сладких речей! Еще не было случая, чтобы друзья мои не дали бы мне понять, что я изгой, чужак. И это друзья! А что говорить о недругах! Похоже, никогда не доведется мне почувствовать себя полноценным, нормальным человеком. Чужая страна, чужие люди! А где она, моя страна? Кнаан, откуда мы родом, – голая пустыня с пришлыми людьми. Иевусеи – кто это, что за народ? Самаритяне, моавитяне – кто они? Что делают они на моей земле? Видать, придется мне привыкать здесь к оскорблениям и ощущению третьесортности… Тяжко мне, о боги!