Алексей Башилов - Крутые излучины (сборник)

Говорить становилось трудно, мне хотелось расстегнуть рубашку и показать свои открытые раны.

Чтобы не казаться чрезмерно резким, приходилось подыгрывать голосом и жестами.

– Что тебе сказать? Получил образование – начинай приспосабливаться. Учись даже у самого простого, у братьев наших меньших, у зайца, например, как он умеет бороться за своё существование, за сохранение жизни. Прежде чем определить лёжку, он тщательно проводит смётку, запутывает следы. Надо быть умнее, думать и действовать, защищать свои интересы. Жизнь – постоянная борьба с лукавыми и их противоположностями. Чего хочется тебе, не нужно другому.

Мой мудрый отец или инструкцию мне давал, или проверял на прочность.

«Ничего, разберёмся», – думал я.

– Приспосабливаться я не хочу, а бороться с властолюбцами непросто. Мне нравится открытая творческая работа, а не борьба под ковром.

– Люди разные бывают, и к этому надо привыкнуть, это у тебя ещё вальсы кружатся, – начинает шутить отец.

– Понимаешь, они научились мысли и чувства друг друга угадывать. Сначала междусобойчик организуют, потом – тёплую компанию, а потом – тихое обворовывание коллектива. И называют это перестройкой.

– Когда человек знает, он начинает действовать, а когда сомневается, то начинает думать и переживать. Что лучше – выбирай сам. Нам не приходилось выбирать, надо было работать, нужна была всенародная победа, люди прошли войну, а от неё осталась разруха. Может, работа у нас была проще, но такого, как у вас, не было. Ты сам смотри, если что-то есть, надо думать, надо переживать. Само по себе это не проходит, даже раны или заживают, или будут болеть всегда. Не торопись, сынок, не своди всё к одному, время само рассудит. Пошли отдыхать, утро вечера мудренее.

Отец поднялся и, пытаясь опереться на рядом стоящее дерево, чуть не промахнулся.

Обнявшись, поддерживая друг друга, мы пошли отдыхать.

Я помог отцу раздеться и укрыл его одеялом.

Хорошо спать в деревне, удалённой от шоссейных дорог, теплоходов и электровозов, в самой гуще природы, среди добрых людей, в родительском доме. На Смоленщине много таких деревень со старыми, но ладно рубленными домами. Потемнели они, обветшали, садами поросли богатыми, укрылись под высоким сводом лип и берёз. Что ни деревня, то свой живописнейший уголок. Одна – на холме, красуется выше всех. Другая – у речки, к бережку прижалась. Озеро ли рядом, погост ли старинный, берёзовая роща невдалеке, лес ли могучий стеной подступил до ворот, – все хороши и неповторимы. Самые большие из них стали центральными усадьбами совхозов. И живут в них с давней поры добрые и простые люди. Привычные к честному хлебу, к земле и труду, которые не только славно могут работать, но и нежно любить. Верно любить, оберегать и лелеять свои родные края.

Утром проснулся, открыл глаза. В доме темно, в распахнутое окно видно, как на востоке едва заметно высвечивается бело-розовым разливом рассвет. Слабый солнечный свет, лишь слегка оторвавшись от тёмного леса, прояснял горизонт.

Предрассветная тишина, природы не прекратившийся сон, не встревоженная ещё темнота, тепло одеяла, пух мягкой широкой подушки не хотели отдавать покой, баюкали, нежили, усыпляли. Дремать или вставать? И то, и другое желанным было. Я лежал в постели с необычно лёгким ощущением простора, ресницы то открывались, то вновь заслоняли неподвижные силуэты домашней обстановки и тонкие теневые изображения яблонь в саду. Словно подснежник ранней весной к теплу откроется и тут же закроется, жалея свой нежный цветок. Похоже скворец в гнезде спозаранку пропоёт и замолчит. Будто котёнок возле тёплой печи в полусне песенку намурлыкивает.

Было приятно осознавать, что я дома, впереди – многодневный отпуск, и есть ещё время нежиться на перине.

В соседней комнате заговорило радио: «Московское время – шесть часов». Из кухни сквозь неплотно сдвинутый занавес жёлтой полосой проложился свет от лампочки. Мать уже встала, слышно шуршанье её шагов. Ступая тихонько, чтоб никого не разбудить, хозяйничает возле печи.

Спальня и кухня в нашем доме разделены толстой деревянной стеной. С одной стороны – труд и заботы, с другой – сон и покой. И то и другое рядом, стоит только порог перейти. Мать умела переступать его раньше всех. Сегодня она готовит блины, кладёт масло на сковороду, широко разливает тесто по ровному дну и ставит в печку. Масло шипит, угли трещат, блины розовеют, полнеют, поднимаются.

Я лежал, затаив дыхание, и осторожно слушал. Там, на кухне, залитой светом, трудилась мать, поддерживая очаг. Большая кирпичная печь запасала тепло на полные сутки, берёзовые дрова пылали ярким живым пламенем. От камня к камню жар выходил наружу, разливаясь по поверхности, щедро излучаясь во всех направлениях. Возле такой печи уютно и гусёнку, и котёнку, и малому ребёнку, и путнику с мороза. Она и деду в жизни подмога.

Много пользы и добра от неё, но не меньше хлопот и работы требует капризная печь. Раньше солнца вставай, лучину щепай, дрова разожги да два часа с ухватом пляши, на красных углях чугуны шевели. Никогда мать не говорила, что ей трудно и в тягость заботы, – печь топила всегда с удовольствием. Печь помогала ей создать тепло и уют в доме.

Вот и теперь невидимый свет материнского блага доходил до меня. Всем своим существом я понимал любое движение матери. Вот бухнулся на загнетку чугун, громыхнул железный ухват: положила его на каток, захватила древко двумя руками и толкает сажей покрытый толчан вперёд, в самое жаркое место.

Поставила чугунки – и сразу чистить картошку, то и дело плюхает в воду очищенный кругляк. Слышно: «Ах, боже мой, подгорает блин!»

Работает и одновременно слушает радио, новостями интересуется. Как в детстве, так и сейчас мать была для меня самым близким и дорогим человеком.

Ах, мама, мама! И что поднимает тебя в эту раннюю пору, что заставляет так мило заботиться и хлопотать? Скажи мне, какая сила помогает изливать столько усердия и старания у этого убогого печного очага? И разве достойна эта каменная глыба твоего внимания? А эти бесчувственные чугунки, чернью покрытые, а эти бездельники-ухваты, стоящие в углу, и широкие горла ведёр! Сколько раз ты их переставила?

Казалось бы, всё это – обуза, не заслуживает уважения и недостойно существования, в городах уже газ и электричество. Ну скажи, как ты находишь силы радоваться здесь да ещё создавать столько уюта и света, что они невольно наполняют душу, замедляют тревожные и беспокойные переживания? Разве не ты оберегаешь это чудное место общения, это тёплое движение сердец? Разве не ты наша опора и сила? Ты – лекарь! Ты – гений! Ты – моя дорогая мама!

Я снова глянул в окно, в нём трепетал рассвет. Робкая заря набирала высоту, приливом розового цвета наполняя синеву безоблачного неба. Самое время выходить на охоту.