Александр Шмидт - Перепросмотр

http://landing.superizdatelstvo.ru/

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© Александр Шмидт, 2017

© ООО «СУПЕР Издательство», 2017

«Жизнь – это сон, смерть – это пробуждение». Приходит время, когда человек все ближе ощущает ее дыхание. Все чаще задумывается о ней. И когда она приходит, перед ним, желает он этого или нет, ярко и моментально проносится вся его жизнь. Словно молнией, в полноте ощущений, озаряется и просматривается все ушедшее. При жизни нам некогда было видеть мир, замечать божественную красоту в простейших вещах, мы растворялись в мелкой обыденности и «трудовых подвигах», не замечая тайны повседневного.

Только в этот миг, на самом пороге смерти, мы понимаем, что почти всю жизнь были мертвы и зацеплены за множество событий, «несчастий», обид, людей, что не давало нам свободно дышать, петь и смеяться, и что подлинная красота жизни предстала только сейчас. И через мгновенье – нас уже забирает смерть.

В своей книге автор прослеживает всю жизнь героя повествования. В соответствии с реальными событиями в книге описан перепросмотр – древняя толтекская практика исцеления энергетического тела. Автор не делает акцента на самом перепросмотре, не придерживаясь строго его технической организации, хотя его ценность и целительное воздействие на душу неоднократно им лично было проверено. Это художественное произведение, далекое от каких-либо литературных амбиций, главная задача которого лишь в описании особенностей своего быта и времени. Благодаря резким изменениям, произошедшим в стране, память о былых событиях все более стирается, а литература, описавшая их, верная принципу «социалистического реализма», во многом лжива.

Пытаясь показать изменения внутренних свойств героя на протяжении всего жизненного путешествия, автор уделяет внимание происходящим событиям лишь в той мере, насколько они могли повлиять на изменение души. Он надеется, что прочитанное у кого-то вызовет желание двигаться дорогой собственного духовного преобразования, осознавая главные ориентиры на этом пути: Прощать, Благодарить, Творить и Любить.

Персонажи, используемые в повествовании – вымышлены, имеющиеся совпадения – случайны.

Ожидание приговора было крайне затянуто. Клинцов с присутствующей на суде Еленой и «болельщиками» более часа томились в коридорах пахнущей краской квартиры. Наконец их пригласили на оглашение приговора. Вопреки ожиданиям, злобствующий председатель «впаял» Клинцову два с половиной года колонии поселения для лиц, совершивших умышленные преступления, со взятием под стражу в зале суда. Елена, не сдержавшись, разрыдалась, обнимая Александра. Все были поражены.

– Не нужно, Ленуся, – успокаивал жену Клинцов, – не доставляй этим, – он кивнул в сторону судебной тройки, – удовольствия.

Адвокат Володя Гурский ошарашенно прошептал: «Больше большего… Во, дает!» Тут в комнату зашел конвой из знакомых сержантов… «and all the fun was over» [1] (англ.)… и все веселье было закончено. .

Прежде чем идти в камеру, покурили в дежурке. Бывшие товарищи подходили, сочувственно расспрашивали и смотрели как на покойника. Весть об аресте обэхээсника разлетелась по городу, обрастая надуманными подробностями и страстями. Для гэбэшников это было главным достижением и заключительным этапом работы. Народ видит: КГБ никому не позволит нарушать закон. Наказание неотвратимо. Клинцов больше не интересовал их ни в малейшем, тем более что их одиозного шефа Федорчука уже спровадили на покой.

Когда нервное возбуждение ослабело, Александра стала раздражать это сочувственно-бестолковое окружение. Он решительно встал и, охватив рукой приготовленный матрац, обращаясь к дежурному офицеру, хриплым прокуренным голосом сказал:

– Ну что, Григорьевич, водворяй.

Григорьевич виновато пожал плечами и, крутнув на пальце связку ключей, согласился:

– Пошли. Куда деваться?

Спускаясь по ступенькам в полуподвальное помещение изолятора и вдыхая все более плотный дух тюрьмы, замешанный на испарениях грязи, пота и мочи, Клинцов подумал, что за все время работы в новом здании ему не приходилось спускаться в изолятор. Раньше он испытывал стыдливую неловкость перед людьми за решеткой, нечто аналогичное с тем, что ощущаешь перед инвалидом, ненароком продемонстрировав в радостном порыве свое физическое богатство.

Изолятор имел еще множество недоделок, и потому в нем было холодно и сыро. Штукатурка только высыхала, и стены были влажными и холодными, дверцы «кормушек» были распахнуты и криво висели на дверях камер. Когда Клинцов с матрацем под мышкой пошел по длинному, подернутому сизой пеленой табачного дыма коридору, в изоляторе воцарилась вдруг зловещая, давящая тишина. Пытаясь сохранить достоинство и побороть страх перед ужасом неизвестного, он шел, напряженно глядя только вперед, сквозь плотное биополе любопытства, неприязни и злорадства. Из каждой «кормушки», как из вражеской амбразуры, в него были устремлены очереди ненависти и проклятий, и он чувствовал всей кожей, всем существом своим, как душа его под их губительным огнем сжимается в корчах.

– В десятую, Николаевич, – предупредил дежурный. Клинцов зашел в холодную камеру, как в могильный склеп, и положил свой матрац на деревянный настил от стены до стены.

– Ну вот, устраивайся. Я одеяло тебе принесу, из следствия передали. Закрывать не буду. Если в туалет захочешь – можешь выйти.

– Ладно, Григорьевич. Понятно, – грустно улыбнувшись, выдохнул Клинцов.

– Ну, давай! Не переживай сильно-то, – неловко потоптавшись на месте, дежурный вышел, прикрыв за собой дверь. Его поспешные шаги, металлический лязг замков и поперечных решеток, разделяющих пространство коридора, вскоре утихли, уступив нарастающему гулу в камерах.