Александр Липарев - Рондо

Если пододвинуть стул к окну и встать на него коленками, локти упереть в подоконник, а подбородок положить на ладони, то можно разглядывать огромное поле крыш, сдавленных городской теснотой. Из-за них не видно ни улиц, ни переулков – одни крыши. Серые, угловатые, они коробятся, наползают друг на друга. Чем дальше, тем они становятся всё мельче и мельче. Наконец, где-то совсем далеко, они сливаются в сплошную полоску, похожую на дым от папиной папиросы. В ней уже ничего не разобрать. Там находится далёкое будущее.

Митя жил на самом верхнем, шестом, этаже ничем не примечательного дома, в коммунальной квартире, где обитало ещё три семьи. Дом был стар и не пытался это скрывать. Да и как скроешь, если твой возраст выдаёт множество мелочей: кнопки электрических звонков, наполовину утонувшие в многолетних напластованиях окаменелой краски; замысловатые бронзовые ручки, намертво вросшие в пересохшую древесину дверей; доски полов в кухнях и коридорах, вытоптанные и выскобленные до ухабистой неровности. А больше всего дом старили, потемневшие от времени, трещины потолка на Митиной лестничной площадке.

За дверями квартир, вдоль стен сумрачных коридоров, высились неуклюжие горы сундуков, ящиков и разного скарба, занимавшие участки, выверенные до сантиметров. Они в любой миг могли стать причиной войны с применением истеричного крика, оскорблений и плевков в сторону противника. Столы на кухнях злобно косились друг на друга; висящие на страшных чёрных гвоздях, корыта и тазы держали затяжную оборону; даже фамилии жильцов, выведенные на прикнопленных бумажках с раскладом, кому, сколько платить за свет в «местах общего пользования», казалось, скалили буквы. Под полуистлевшими клеёнками, в пыльных переплетениях электрических проводов, в тёмных закутках с мусорными вёдрами гнездилось немеряное количество претензий, обид, зависти и злобы. Люди годами терпеливо ненавидели соседей, получали чёрную энергию от чужих бед, и сами подпитывали других своими неудачами. Под одной крышей не спрятать от неосторожного любопытства постыдный букет личных болячек – мелких слабостей, комплексов, следов поражений, смешных и вздорных привычек, а то и просто сладковатую тягу к подленькому. Тот, от кого не скрыть свой позор, на симпатию рассчитывать не может. Так и жили. А дом, стараясь из последних сил сохранить видимость респектабельности, стыдливо прятал за закрытыми дверями квартир жалкое существование своих обитателей.

Днём, пока мама и отец находились на работе, Митя оставался с одной из своих бабушек. Про неё, грузную, но подвижную, с белоснежно седыми волосами, собранными на затылке в пучок, говорили, что она «ведёт хозяйство» и что «дом держится на ней». Почти всё время она проводила на кухне, а комната целиком принадлежала её внуку. Здесь ему всё было знакомо, всё было своё. В родных стенах прижились запахи чистоты и старой мебели, маминых духов и папиных папирос «Беломорканал», книжных переплётов и вощёного паркета, ванили и корицы – всего не перечислить. И молчала комната привычно. Её тишина складывалась из поскрипывания пола, уютного тиканья будильника, воркотни радио. Чёрная бумажная тарелка радио, с давних пор пристроившаяся на книжной полке, всё ещё продолжала работать по режиму военного времени – её никогда не выключали. Звук радио редко привлекал к себе внимание. К нему прислушивались, когда передавали прогноз погоды или когда в искусственной торжественности начинали тревожно бить колокольцы позывных. И ещё первого марта, когда объявляли об изменениях цен в магазинах. А в обычное время из радио, как из плохо закрытого крана, вхолостую сочились слова, песни, музыка. Неожиданно из этой струйки выхватывались случайные кусочки:

– …текст читал Борис Толмазов…

– А сейчас эту мелодию вам сыграют на трубе…

– …наш народ за Сталиным идё-ё-ёт!

Выхватывались и тут же терялись. И лёгкий, необременительный звук снова становился тишиной.

В комнате жило много книг. Все книжки делились на Митины и те, которые «тебе ещё рано». И всегда где-нибудь лежали два томика с закладками – один мамин, другой бабушкин. Иногда вечером мама принималась читать какую-нибудь книгу вслух. Тогда они собирались втроём вокруг стола: бабушка штопала носки, Митя тихо слушал. А папино место пустовало, папе приходилось много работать «по совместительству». Митя сидел, слушал, ничего не понимал. Видимо, правильно говорили, что ему ещё рано. Хотя название книги могло звучать интересно, например: «Человек, который смеётся». Он почти ничего не понимал, а всё равно такие вечера откладывались у него в памяти на всю жизнь, потому что он на равных участвовал во взрослом занятии и… ещё почему-то.

Митины книжки прятались на самой нижней полке стеллажа. Они – не сравнить со взрослыми – все тоненькие. Но с картинками. В картинках пряталась волшебная тайна. Разглядываешь одно за другим и вдруг понимаешь: за деревом кто-то прячется, а из избушки в окно кто-то смотрит – он тебя видит, а ты его нет. Это не пугало, а только заставляло сердце колотиться сильно и сладко.

Волшебная тайна подстерегала Митю повсюду. А больше всего он её находил в игре. Оставленный в пустой комнате, он полностью отдавался игрушечным заботам. Митя мог целый день ползать по полу, строить и перестраивать дома из кубиков, заставлять ездить машины и руководить солдатиками. Полируя штанишками плашки паркета, он уходил из не совсем понятного мира взрослых в простой и ясный мир, устроенный им самим. И вот тогда начинали происходить чудесные события – оживало неживое, в обычном открывалось невиданное, творились странные превращения, приоткрывалась лазейка в такое, от чего сердце уже не колотилось быстро-быстро, а радостно замирало в предвкушении совсем другой жизни, о которой никто из взрослых не знает. И только здесь Митя оказывался по-настоящему счастлив. В игре он был сам себе хозяином, имел во всём свою волю и не натыкался на непонимание взрослых. В играх он обладал абсолютной свободой, и лишь иногда извне прорывался какой-нибудь странный вопрос:

– Почему у тебя автобус стоит на крыше дома? Разве так бывает?

Объяснять, что это не автобус, а четыре коня и человек в коляске, который ими управляет, Митя даже не пытался. Коней он видел на одном доме с колоннами, и мама сказала, что это театр. Митя уже поднакопил жизненного опыта и знал, что некоторые вещи взрослым объяснить невозможно. Поэтому он не совсем вежливо бурчал что-нибудь, вроде «так надо». Вопрос с улыбкой превосходства шёл заниматься своими делами, а Мите только и надо поскорей остаться одному и нырнуть туда, где необязательно понимать – достаточно чувствовать, где форма нужна только чуть-чуть, совсем немного, а главное – это скрытый смысл, который ты сам и придумываешь. Нет, он придумывается независимо от тебя. Взрослым из всего этого доступна лишь та небольшая часть, которая хоть как-то похожа на их жизнь. И они говорят друг другу: «У ребёнка богатая фантазия». Вот и всё, что, с кряхтением подстраиваясь под гнетущую их действительность, могут сказать взрослые о детях.