Вячеслав Репин - Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа. Роман. Том II

Она как будто бы не удивилась его реакции, но не могла скрыть досаду и замолчала. Он стал объяснять, что не может быть настоящим помощником в таком деле. На его взгляд, здесь нужен опыт, чем он не мог похвастаться. Подобные дела, если они и попадали в кабинет, их поручали Фон Ломову или, на худой конец, Клаудиусу.

Но Вельмонт и не думала сдаваться. Будучи в курсе того, что в кабинет и по сей день поступают дела, связанные с авторским правом – сам же Петр и говорил ей об этом, – она попросила поговорить с компаньонами и поспешила сразу пролить свет на вопрос с оплатой. Дело Жоссов не имело отношения к деятельности ее ассоциации. Поэтому услуга должна была оплачиваться как обыкновенная адвокатская работа.

В тот же деньвечером, перейдя после ужина с Луизой из столовой в гостиную, чтобы дать Мольтаверну убрать со стола, Петр просматривал папку с делом, переданным ему Шарлоттой Вельмонт, время от времени недовольно мотал головой и вслух делился своими впечатлениями:

– Непостижимо!.. В двенадцать лет собственная мать выставила за дверь! А затем заставляла терпеть ухаживания всяких дальнобойщиков… Ты можешь себе представить? А еще раньше отчим укладывал спать с собой в постель… Вроде бы ничего нового, всё известно, а всё же странно думать о таких вещах. Я хотел сказать, страшно.

Луиза не оторвала глаз от сборника рассказов Карвера, с которым не расставалась второй вечер.

– Как зовут несчастную? – спросила она.

– Девчонку?.. Ее зовут Шарлей.

– Это еще что за имя?

– В простых семьях иногда дают детям имена голливудских звезд.

– Фотографии нет у тебя? – спросила Луиза, подставив голые пятки поближе к камину.

– Девочки?

Петр протянул ей два крупных, в страницу, черно-белых снимка, которые как раз разглядывал, удивляясь тому, что Вельмонт позаботилась даже об этом – о качественных фотографиях. На одном из снимков большеглазая, лет четырнадцати, но быстро повзрослевшая девушка, одетая в дамское платье, сидела на траве, обняв себя за колени. На другом снимке она была заснята крупным планом, с косящими в сторону смеющимися глазами.

– Ничего себе… Да она же красавица! Это ее ты собираешься защищать? – изумилась Луиза.

– Ну да.

– И когда это будет?

– Суд?.. В среду.

– Я пойду с тобой.

– Не знаю, возможно ли. – Петр медлил. – Зачем тебе в суд?

– Пэ, ну пожалуйста! Я ведь в жизни не видела, как это происходит. – Отложив книгу, сев в кресло с ногами, Луиза впилась в него умоляющим взглядом.

– Что ты там увидишь? Я же тебе всё рассказал.

– Она такая… Такая странная история. И на тебя заодно полюбуюсь… Мне ужасно хотелось бы, Пэ. Я же никогда еще тебя не видела в этом наряде. Вы же там в черные мантии одеваетесь, правда?.. У меня в среду свободный день. Ты обещаешь?

– Не обещаю, но посмотрим, – сказал он, понимая, что это желание должно, скорее всего, развеяться к среде само собой.

Какое-то время они молчали.

– Мне всё же бывает так странно иногда, так непонятно.., – нарушила молчание Луиза.

– Что, Луизенок?

– Скажи, только честно, Пэ… Ты в Бога, конечно, не веришь. Я имею в виду в такого, который сидит на облаке или на троне, как Нептун с трезубцем. Но в какую-то силу, во что-то высшее, разумное?

Оторвав лицо от бумаг, Петр уставил на нее неуверенный взгляд. Аналогичный вопрос, или буквально тот же самый, он на днях уже слышал, но не мог вспомнить, где именно.

– Просто в силу не верю, – ответил он. – А в Нептуна… Если честно, не знаю. Но если я говорю себе, что Его нет, всё кажется бессмысленным… слишком мелким, что ли, одноразовым. – Он усмехнулся и замолчал.

– Значит, веришь, – заключила Луиза и, встрепенувшись, погрозила пальцем: – Скажи мне тогда, почему у одних людей есть все, а у других ничего? Ну вот посмотри на эту Шарлей на фотографии. Чем она хуже меня? Ему это что, безразлично? Это же несправедливо! А если он нас так любит, почему он допускает такую несправедливость?

Петр отложил папку в сторону и с какой-то неловкостью за необходимость отвечать на такой вопрос раздумывал.

– Не думаю, – сказал он. – Я не думаю, что Ему безразлично. Просто то, что мы считаем для себя несчастьем, бедами, не есть, наверное, несчастье в действительности.

– А что же это тогда?

– Наоборот – благо… – Он пожал плечами. – Но это трудно понять. Трудно этим проникнуться. Ну что мы себе обычно желаем? Всегда чего-то вещественного, чего-то ощутимого или даже плотского.

– Необязательно.

– Да, необязательно, – согласился он. – Но всё равно мы не можем понять. Нам мешает оболочка… всё то, что мы имеем.

– Значит, то, что какие-то дальнобойщики насилуют в двенадцать лет эту Шарлей – это для нее благо? Так получается?

– Мне это так же трудно понять, как и тебе, Луизенок, – сказал он после некоторого молчания. – Вроде бы нет, невозможно. А выходит, что да. Но как можно судить об этом сегодня? Такие вещи нужно рассматривать в протяженности всей жизни человека. Может быть, через десять, двадцать или тридцать лет ей всё зачтется.

На пороге гостиной появился Мольтаверн.

– Я там липу заварил. С медом принести или так?

– Леон, ну что ты постоянно пристаешь со своей заваркой?! – вспыхнула Луиза. – Не видишь, что люди разговаривают?

– Луиза! – попытался удержать ее Петр.

Но Мольтаверн уже успел обидеться и вразвалку поплелся к себе наверх, за рукав схватив со стула свитер цвета морской волны…

Намерение Луизыпопасть на слушания в ней так и не перегорело, и Петр был вынужден взять ее в среду с собой в Версаль.

Начало судебного заседания было назначено на полдень. Они приехали к одиннадцати. Уже недалеко от входа в суд он усадил ее за столиком кафе, заказал ей двойной кофе с молоком и объяснил, как затем пройти в нужный зал. Сам же он, не теряя времени, отправился на встречу со своей подопечной, которая по его просьбе была доставлена из изолятора в суд с часовым запасом времени. В присутствии девушки он хотел просмотреть ее досье в заключительный раз, чтобы согласовать последние детали.

Едва ли Петр был поражен видом своей клиентки. Но в его лице всё же появилась тень озадаченности, когда ее ввели в комнату, отведенную им для беседы. Рассчитывая увидеть перед собой приблатненную девушку-подростка, лишенную, как бывает, собственного я, раздавленную тяготами своего положения или изображавшую из себя, что тоже нередкое явление, несчастного ребенка, попавшего в руки безжалостных взрослых, Петр увидел перед собой молодую женщину в скромном приличном платье. В руках – сложенный жакет. Слегка накрашенные губы, несколько детское выражение прилежания на лице, которое бросалось в глаза и на фотографиях, недоверчивый взгляд. В синих, упрямых глазах, с ходу провоцирующих на откровенность, отчетливо проглядывал тот беззастенчиво-наивный блуд, который поражает иногда в подростках. Впрочем, поражало Петра другое – насколько блудливый взгляд девушки напоминал ему некоторые выражения лица Луизы…