Юлия Волкодав - Волк советской эстрады

– Тихо, тихо, мой хороший. Успокойся, не надо, нельзя тебе плакать. Что случилось? – рявкнула она на зятя тем самым голосом, которого до смерти боялись и её пациенты, и её коллеги.

– Олеся сказала, что он плавать не умеет, – оправдывался Волк. – Что это за дело? Парню почти семь, а он плавать не умеет? В Сочи живёт! Ну я и скинул его с буны.

– Идиот!

Никто в здравом уме не посмел бы назвать Виталия Волка идиотом. Но Серафима Ивановна была абсолютно искренна в своей оценке.

– Да всех детей так учат! – оправдывался Волк. – А как ещё? Захочет жить – выплывет. И я же рядом стоял, следил.

Теперь Серафиму Ивановну трясло не хуже, чем Лёню. Она прекрасно понимала последствия этого поступка. Да, её учили плавать именно так. И дочку Катю она когда-то, много лет назад, сама сбросила с пирса, а потом она часто наблюдали похожие сцены на пляже, которые всегда начинались слезами, но заканчивались неизменно счастливо – воплями «Папа, ещё!» и «Смотри, я плаваю!». Но никогда ей и в голову не приходило обойтись подобным образом с заикающимся тревожным Лёней.

Она напоила его домашним вином, которое сама настаивала из росшего во дворе винограда и дикой ежевики, уложила рядом с собой, хотя он давно уже спал на отдельной кушетке, укутала в одеяло, баюкала, бормотала что-то успокаивающее. Но даже ночью, во сне он то и дело всхлипывал, вздрагивал, начинал барахтаться, и приходилось его прижимать к себе и снова укачивать.

Следующие три дня Лёня почти не разговаривал, а если что-то говорил, то понять его не могла уже и Серафима Ивановна. Но во всей этой жуткой истории был для Лёни и один хороший момент – его оставили в Сочи. Бабушка категорически отказалась отдавать внука «этому солдафону», и отец, ещё немного у них погостив, притихший и виноватый, уехал в Москву.

Как ни странно, воды Лёня бояться не начал. Весь ужас внезапного падения с буны в его сознании связался с отцом. Он по-прежнему с удовольствием ходил с бабушкой на пляж, а уже позже, в школе научился плавать, во многом благодаря Борьке, причём научился не в море, а в заводи Змейковского водопада. Потом ещё и начал вслед за Борькой прыгать в заводь с каменных выступов.

А вот отец отныне прочно ассоциировался с опасностью. Он приезжал каждое лето, гостил у них дней десять. Пил с бабушкой разведённый спирт и долго с ней о чём-то беседовал. Каждый раз собирался забрать сына, но всегда находилась причина, почему нужно подождать ещё год – то Лёня был слишком маленький, потом он пошёл в школу, а кто станет в Москве с ним делать уроки? Вскоре у Лёни открылся музыкальный талант, и ему нужно было заниматься. Как-то все эти детские проблемы не вписывались в жизнь Виталия Волка, о многих обстоятельствах которой Лёня тогда не догадывался, да и не думал. А бабушка была в них посвящена, и все разговоры на тему возвращения в Москву обычно жёстко обрывала.

Тем не менее, именно отец купил Лёне собственное пианино. Совершенно спонтанно: он как всегда сидел с бабушкой за столом, ужиная после проведённого с Лёней дня. Они гуляли по Сочи, были в Дендрарии, а потом ели посыпанное орехами мороженое из алюминиевых вазочек и пили ситро в кафе на набережной. Вернувшись домой, Лёня уселся за ноты. Летом, когда музыкальная школа закрывалась на каникулы, он маялся от невозможности заниматься. Конечно, оставалось пианино у Карлинских, но каждый день приходить к ним играть он не мог, да и Борька всегда придумывал для них кучу дел, куда более интересных, чем просиживание штанов за инструментом. Этой весной Лёня упросил Илью Степановича дать ему переписать сборник нот для пятого класса. И теперь сидел над нотами, разбирая очередную пьесу. На что и обратила бабушка внимание старшего Волка.

– Не от мира сего растёт ребёнок, – тихо заметила она. – Посмотри, он сам себе играет, без пианино. Пальцами перебирает в воздухе и что-то там слышит. Это же ненормально.

– Ненормально, что у него нет инструмента, – завёлся отец. – Говоришь, хвалят его в школе?

– В музыкальной-то? Чуть не молятся на него, – усмехнулась бабушка. – Зато из обычной одни трояки да двойки носит. Да где мне взять его, инструмент, Виталик? Дефицит, понимаешь? Не до роялей сейчас советскому государству.

А на следующий день в их доме появилось пианино. Чёрное, как у Борьки, но, конечно, не «Бехштейн», а «Красный Октябрь», с куда более скромным, но вполне приличным звучанием. Пианино не было новым, на крышке виднелись потёртости, а вторую педаль чья-то неумелая нога слегка погнула. Пианино заняло половину комнаты, так что стол, за которым обедали, пришлось вынести во двор. Но Лёня был готов и обедать, и делать уроки хоть на полу, главное, у него теперь собственный инструмент!

В тот же вечер отец смог оценить музыкальный талант сына – Лёня без остановки играл всё, что знал. Не для того, чтобы похвастаться перед родителем, нет, ему просто хотелось как можно скорее услышать, как будет звучать выученное на его собственном пианино.

Борис приехал в отделение под утро и сразу навёл шороха. С порога начал требовать, чтобы его пустили к Волку, заявил, что они ничего подписывать не будут, а если уважаемый Леонид Витальевич уже что-то подписал, то это не имеет никакой силы, потому что он в невменяемом состоянии. Это Карлинский, как врач, может подтвердить.

Словом, Борис нёс полную чушь, через слово грозил самым крутым адвокатом и невероятными связями в МВД, и на уши всех в отделении поднял. Следователь только рукой махнул и велел пропустить Карлинского к задержанному. Себе дороже спорить, вдруг у того правда связи в министерстве?

Борис влетел в камеру, сразу метнулся к Волку.

– Лёня, ты только не нервничай! – с ходу заявил он. – Всё будет хорошо! Сейчас найдём тебе самого лучшего адвоката! Я уже позвонил Мирону. Помнишь Мирона? Он самого дьявола оправдать может.

– Не-е по-омню…

Леонид Витальевич после бессонной ночи в холодной камере ничего уже не соображал. Какой Мирон?

– Как ты себя чувствуешь? Чёрт, какой-то ты бледный. Ну-ка дай руку. Пульс у тебя сколько? Нитроглицерин когда пил последний раз?

– Не-е пи-ил. Отста-ань. Ли-иза уме-ерла. Это не я, Бо-орь.

– Ёжику понятно, что не ты, – фыркнул Карлинский, деловито роясь в своём портфеле. – Как ты там оказался-то? Ладно, не отвечай. Давай-ка пей, стабилизирующее. Фу, не трогай их кружку, ты не знаешь, какие из неё туберкулёзники пили. На вот минералку.

У Борьки с собой было всё, и таблетки, и минералка. Леонид Витальевич бы не удивился, если бы тот из портфеля ещё и адвоката достал.

– Может, Михалычу позвонить? – рассуждал вслух Борис. – Помнишь Михалыча? Ну ты ещё у него пел на юбилее в бане.

– Я не-не-не…

– Да ладно, рассказывай! Пел ты как миленький, весь свой нетленный репертуар исполнил. И на бис ещё пару песен Кигеля выдал, с подражанием мимике, так что все уписались. Не помнишь? Неважно! В общем. Я позвоню Михалычу, он же большая шишка в МВД, что-нибудь придумает. А нет, так кого другого найду. Хотя, нет, лучше Мирону, он сразу тебя вытащит. Говорят, он самый серьёзный адвокат по уголовке в Москве. Ты только успокойся, Лёня. Ничего не подписывай и не рассказывай!