Игорь Горев - Тень Хиросимы. Роман-легенда

Борода покрутил бокал в руках, словно любуясь игрой света в жидком янтаре. И спросил:

– У тебя нет такого ощущения, Серый?

– Давно.

– Что давно?

– С тех пор, как я появился здесь, меня не покидает чувство чего-то забытого на давно пройденном перекрёстке. Точно так же, как и тебя. Но в отличие от тебя, это чувство у меня с самого появления в этой жизни. Всё правильно, Борода, мы любовались этим берегом, а облюбовали кусочек пляжа и территорию под застройку. Мы мечтали о светлом будущем, но тьма преследовала нас. – Тень сделал небольшой глоток из бокала и, почмокал губами, напоминая дегустатора вина. – И знаешь что, – он серьёзно посмотрел на Эф-Кэй, – мы не сворачивали, мы шли так изначально. Мы – невольные заложники своего положения, нам трудно отказаться от самих себя во имя эфемерного всеобщего счастья. Мы заложники времени. Мы здесь и сейчас. И это «сейчас» – наиважнейшее в иерархии ценностей.

Гонаци внимательно слушал. Его карие глаза смотрели грустно сквозь густые облака дыма.

– Неужели ты прав? Мы потоптались, покричали, постреляли и заученно-дрессированно пошли дальше.

Рука с сигарой взлетела вверх, Эф-Кэй потёр тыльной стороной запястья высокий лоб.

В эту минуту он походил на разбуженный вулкан, выпускающий из своего кратера сизые кольца.

Губы Тени тронула лёгкая усталая улыбка.

Как и следовало ожидать, вскоре началось извержение. Эф-Кэй вскочил с дивана и быстро заходил по балкону.

– Им нужен не лидер! Они идут не за идеей! Им плевать на неё! Они тянутся за харизмой! То, что они больше всего ценят в себе, то же они проецируют на своего вождя, лидера. – Эф-Кэй остановился прямо перед креслом, в котором сидел Тень. – Серый, у меня такое чувство, что я не иду впереди. Меня ведут. Ведут, цепко схватив глазами за руки. «Да здравствует наш предводитель!» – громко кричат в спину. И в какой-то миг я уже не верю в то, что вижу впереди, над головой. Я прислушиваюсь к тому, что кричат за спиной. Ноги наполняются тяжестью. Она поднимается выше и выше! Всё – камень! Изваяние! Идол! Вот кто я – Гонаци Красных Берегов. – Эф-Кэй принял эффектную позу и повторил, – Идол!

Над головой захлопал матерчатый тент под порывами ветра, неожиданно налетевшего с моря.

Гонаци опустился на диван и откинул голову. Сердце сильно колотилось в груди. Так же оно колотилось, когда он на многотысячных митингах доводил свою мысль до кульминации и голос его взлетал над головами и замирал, пропадая в синеве.

Только голос не разучился летать, – обиженно подумал Эф-Кэй, – а я грузнею и грузнею с каждым днём. Мне открывают двери. Везут в санатории. Массажируют. Умащают. Плюнуть на всё и, как Си-Джи, рвануть куда-нибудь в горы. А собственно, разве он не заглядывал в пропасть, ожидая её чёрного внимания? Заглядывал, заглядывал, любуясь расплывчатым отражением в тёмном омуте.

Эф-Кэй покосился туда, где застыл одушевлённый мрак. Трясина, – подумал он, – трясина, куда хочется шагнуть, испытывая эйфорию приобщения и насыщения. Вечный голод тьмы и это чувство обоюдны.

Гонаци вздрогнул, будто очнулся, задремавши. Тяжёлый вздох вырвался из его груди.

– Да, Серый, однако отступать нам не следует. Наши идеалы на голову выше демагогий и белых, и синих, и зелёных. Нечего тут нюни распускать. Как там, у великого поэта: «… теория скупа, лишь древо жизни зеленеет…» – вроде так?

– Кстати, он жил на синей стороне.

– Поэты не живописцы. Что им твои оттенки и полутона. Слово – их оружие.

– Если бы слово, Борода. Чаще слова – форма мысли, отражение чувств. А любую форму можно выкрасить в какой угодно цвет. Любое отражение приукрасить, соотносясь с желаниями и в угоду праздношатающимся зевакам…

– Серый, при всей моей любви к тебе, позволь сказать, ты заскорузлый пессимист. И такие, как ты, всё выкрасят в чёрный цвет. – Эф-Кэй громко засмеялся. – Не обижайся. Я очень люблю тебя и ценю как самого преданного друга.

– Спасибо, спасибо за комплимент. – Тень и не думал обижаться.

– А если серьёзно, мой друг, хотим мы того или нет, но мы сами влезли в этот хомут и других посадили, задорно крича: «Прокатим с ветерком». Так что давай утрёмся и потянем дальше, куда вывезет.

– Куда вывезет? Любопытно, – думая о чём-то своём, повторил Тень слова Гонаци.

– Да, куда вывезет. Или точнее: куда вывезем. Мне эта формулировка больше нравится. Я привык действовать. Послушай, Серый, собирайся-ка в дорогу. Поезжай, посмотри, послушай, чем дышат, о чём мечтают теперь в бывшем Красном Союзе Городов. Повстречайся со старыми товарищами. Пообщайся с новыми «властенародцами», что это за явление такое. Надолго ли. Мы сейчас остались в одиночестве. Нам не до кулаков. Как думаешь, правильное решение? – Гонаци вопросительно посмотрел на Тень.

– Думаю, верное.

– Вот и хорошо, договорились. Ну, а вечером жду тебя в гости. Что тебе одному куковать в своём пустом доме. Говорил же тебе, присмотрись. Найди себе хорошенькую островитянку, – Борода лукаво улыбнулся в усы, и дружески похлопал Тень по плечу.

– Я не скучаю.

– Так что тебя ждать вечером?

– Ждите.

Тень вышел из резиденции и сел в чёрный, начищенный до блеска автомобиль.

Сколько раз просил, – досадливо подумал он, – мне самому не трудно открыть эту чёртову дверцу!

Но вслух промолчал, ныряя в диванную роскошь прошлых десятилетий. Они не позволяли себе слишком часто обновлять автопарк резиденции, считая глупостью тратить деньги за лишние лошадиные силы и миллиметры сверхновой брони.

Автомобиль миновал ворота и понёсся по улицам города.

Тень полюбил островитян с первого взгляда. Как только остановился тогда возле старой лачуги рыбака. Открытые и жизнерадостные, они без лишних вопросов приняли его и усадили за общий стол в полутёмной забегаловке, крытой сухим тростником.

Потом появился Борода со своим маленьким отрядом. Опьянённый жаждой бессмертных подвигов и движимый великой идеей.

– Да здравствует свобода и равенство!

– Да здравствует свобода и равенство! – зачарованно повторил он вслед за загорелыми молодыми людьми, беззаветно преданными своим идеалам.

Он поверил девизу, звучащему так же красиво и призывно, как колокол на соседнем храме Жрецов Культа. Поверил даже больше, чем сами молодые люди. Они верили в нечто недосягаемо прекрасное. Они верили, что к радуге можно прикоснуться. И бежали, как дети, навстречу своему семицветному чуду. Он поверил в сквозняки, приносящие свежий воздух на сцену жизни, потеющей под пристальными взглядами раскалённых софитов.

Сердечно поблагодарив рыбаков и рыбачек прибрежного посёлка за радушный приём и накинув на плечи тёмно-красный плащ, он устремился вперёд. Навстречу пулям, злобно сеющим смерть среди тех, кто посягнул на святое «сейчас», незыблемое в веках.