Александр Кормашов - Дочь русалки. повести и рассказы

Она поболтала ведром и принялась чистить рыбу.

Градька вытянул свое тело по плахе, заложил руки за голову и закинул ногу на ногу, шевеля в воздухе пальцами ног. За ногой, в разогретом струящемся воздухе хорошо виделась вырубка, будто стриженая голова новобранца с пропущенными клочками волос – недорубами.

– Лес везде стоит, – повторил Градька. – И в бору стоит. И вверх по реке стоит. И на просеке. Везде стоит.

– Может, он передумал расти?

– Поди бы неплохо.

– Слушай, Градь, а что, если он не будет больше расти? То есть, расти, но стоять?

– Угу. Максим вчера говорил, все растет стоя, только мы – лежа. Звери ведь не ложатся, только подгибают ноги. Их вертикальный вектор, он говорит, всегда строго вверх. Как у деревьев их точка роста, верхняя почка. У нас тоже там, где родничок у ребенка. Тоже вверх, но мы-то ложимся…

– Вы бы тут больше не сидели ночами, а? И вообще ты зря ушел из зимовки. Стесняешься?

– Да нет. Зачем. Просто всего две спички у нас осталось. Костер надо караулить. – Градька спустил вниз руку, нащупал и положил на угли дровину. – Вам тоже… мешаю.

– Да ты что? – Дина перестала чистить рыбу. – Из-за этого?

Градька растопырил на ноге пальцы, большой и безымянный, и прицелился через них на вырубку. Вниз по ней, к островку недоруба, похожему на метелки травы, спускалась лосиха со своим ногастым лосенком. Они всегда в это время появлялись на вырубке. Лосенок, вероятно, проводил в недорубе свой тихий час, а когда спадала жара, лосиха его уводила обратно в лес.

Дина тоже на них смотрела. Потом воткнула нож в дощечку, вытерла о траву руки, подошла к плахе, скинула Градькины ноги на обе стороны, оседлала плаху сама и уперлась руками в его бедра. Солнце светило Градьке в глаза, но зрачки его от удивления и почти испуга расширились, он почти ослеп и совсем не мог говорить.

Дина говорила сама:

– Может, я хуже всех, может, я подлая… Знаешь анекдот про армянское радио? Можно ли забеременеть от валерьяновых капель? – жестко спросила она, и положила руку ему на пах, потом вторую, потом сильно нажала большими пальцами на внутреннюю поверхность бедер – туда, где долгое время натирали ему в промежности голенища болотных сапог. – Да, хоть от валерьяновых капель! Как хотите, но только пустая я туда не пойду!..

Он кинула головою назад, на лес и, еще не закончив кивок, начала оборачиваться.

Максим приближался, волоча за жабру толстую щуку. Остановился, выпустил рыбину, и стал медленно подходить ближе. Дина не шелохнулась. Ее голова поворачивалась в его направлении, пока, наконец, глаза не уперлись Максиму в живот.

Градька почувствовал себя распятым на доске идиотом. Как недавно распял сам себя в дверях, заскочив за ножом в зимовку и чуть не наступив на них, на обоих – полуголых, на полу, под самым порогом. Но увидел только ее, в каком-то неистовстве натаскивававшей любовника на себя, ее болевую зажмуренность, раскрытость рта и зубовность… Не любовь, не страсть, не похоть. Какую-то голую биологию. Именно той ночью Максим впервые заговорил адвокатским тоном. «Не достичь потолка нравственности», выудил он себя цитату, «не касаясь проблемы…» Последнее слово взял в воздухе квадратные скобки. «Не касаясь проблемы пола».

Сейчас Максим не сказал ничего. Он подошел и дал Дине пощечину. Та медленно перекинула через плаху ногу и села к нему спиной. Градька тоже сел, и тоже перекинул ногу, но на другую сторону. Встал и стукнул Максима в лоб:

– Зря ты…

Тот растянулся в траве.

Лес начал двигаться на следующий день. Было странно видеть, как бор движется через бор. Но Градька больше туда не заглядывал, он старался не отходить далеко от Селения – зверье обнаглело, ночью стали выть волки, рысь гуляла по чердаку.

Обходя в тот день дозором избу, Градька как-то по-другому увидел лежащий на боку вертолет и стал посвящать ему все свободное время. Это было и кстати. Максим с ним больше не разговаривал, как-то странно дичился, а Градька не заходил в зимовку. При этом Дине их отношения доставляли одно удовольствие. Она поглядывала на того, на другого, подавала еду с многозначным прищуром, подначивала. Сама ела много, спала допоздна, могла быть полдня безмерно тупой, разморенной, сонной, а полдня – гибкой, кусачей, хватала Максима за неположенные места, и тогда Градька куда-нибудь уходил.

Сизым душным рассветом Градька проснулся от лая Вермута. Он спал как всегда у костра, на половой плахе и, еще не открыв глаза, сразу взвел курки и повел ружьем в сторону лая. Вермут сидел над берегом и лаял на вырубку. Градька подкинул в дымящуюся золу несколько тонких дровинок, положил сверху толстую, встал, разлепляя пальцем глаза. Тихо. Только трещала где-то сварливая невыспавшаяся сорока. Вермут лаял на вырубку.

– Что, опять твоя пришла? Ну, не лай, – он дернул пса тряпичное ухо. Градька не видел в рассветном тумане голубую волчицу, но знал, что это она. Ее стремительный промельк через кусты он видел всего лишь раз, хотя следы ее встречал каждый день. Крайний ноготь на левой задней лапе был вывернут насторону и оставлял на песке отпечаток серпа.

Вермут снова залаял. Когда солнце встало выше и прогнало туман, Градька понял причину: там вдали на холме стоял новый лес. Стоял, как вражеская рать, щетинясь пиками и копьями – от края и до края.

Градька присел возле Вермута, обхватил его левою рукой за шею, почесал ногтями грудину, между передних лап, поскреб за ушами и оттолкнул.

– Все верно, Верный. Пошли варить мухоморы.

Два десятков красивых молоденьких мухоморов он отобрал заранее и подвялил. Варить полчаса, первую воду слить, во вторую сначала добавить корня узика, потом слива с левого глаза мертвого ворона, потом еще несколько луговых травок, (которых пока еще не было), и печень краснопузой ящерицы, которая была, (хотя, может быть, и не печень). Очищать толченой пережженной костью. Отстаивать, вырыв ямку в земле, где-нибудь в погребе. Потом развести, пить глоточками. Но главное, не ложиться. Главное, чтобы голова была выше уровня сердца, иначе последнее может не выдержать. Поэтому нужен еще валерьянов корень. А выпив, нужно сидеть, или лучше всего ходить, зато потом можно проспать трое суток. Рецепт ветеринара-вепса, на старости лет признавшегося в своем родовом шаманстве. Местный полу-анекдотичный рецепт для проверки неверных жен. Один раз сработавший и один раз нет, из-за чего был суд и много шума. Градька забыл, как по-вепски «валерьянов корень». Но звучало как-то смешно.

Через пару часов он залез в подклет, вырыл там ямку, поставил в нее полбанки со снадобьем, прикрыл лопухом. Вылез и через кусты пошел к вертолету.

Вертолет лежал в кустах на боку, откинув в сторону бесколесные костыли шасси. Полу-оторванная дверца салона свисала вовнутрь, обнажая в борту овальный черный провал.