Дмитрий Саввин - Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни

© Саввин Д., текст, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2017

У большинства героев этого романа есть живые и ныне здравствующие прототипы, а в основе сюжета лежат реальные события. Однако, несмотря на это, роман остается художественным произведением. И те, кто будет судить о некоторых реальных людях на основании добродетелей и пороков книжных героев, рискуют сильно ошибиться – как по части добродетелей, так и по части пороков.

Старые желто-белые табло с надписью «Пристегните ремни!» мигнули и вспыхнули вновь. Внизу, под крылом Ту-154, уже почти не осталось облаков, и черно-суриковый мартовский Мангазейск был хорошо виден. По-своему этот потрепанный восточносибирский город был даже красив. Озеро среди домов, кольцо сопок, сплошь покрытых лесом, и огромная, кажущаяся поистине безкрайней, грязно-желтая степь… В этом было свое очарование, которое не могли отравить даже многочисленные нагромождения типовых пяти- и девятиэтажек, с высоты казавшиеся нелепыми и безпорядочными.

Преосвященный Евсевий, епископ Мангазейский и Новоезерский, не отрываясь смотрел в окно. Мангазейск, город, где находилась его кафедра, он видел впервые. Евсевий был сравнительно немолод (пару месяцев назад он отметил свое сорокавосьмилетие), но епископом он стал совсем недавно. Два раза его рассматривали в качестве кандидата на архиерейскую хиротонию, но каждый раз что-то срывалось. Уже успев попривыкнуть к своим неудачам, он и в декабре 2000-го года не рассчитывал на епископство. И вдруг, вскоре после его дня рождения, вышло определение Священного Синода о том, чтобы ему, Евсевию (в миру Никодимову Александру Николаевичу), архимандриту и наместнику Павловского Покровского монастыря, что в Центральной России, быть епископом Мангазейским. Пусть и далековато от Москвы, и на бедной невлиятельной кафедре, но сразу – правящим архиереем. А ведь могли воткнуть и викарием для начала.

Внешне новопоставленный Преосвященный пока еще не очень походил на архиерея. Избыточной полноты, возникающей, согласно общепринятой политкорректной версии, «от нарушений обмена веществ», у него не наблюдалось. Он был строен и весьма благообразен: шатен с обильными вкраплениями седины, ростом чуть выше среднего, с узким и прямым, почти аристократическим носом и длинной прямой бородой – в общем, выглядел он почти иконописно.

Заметив стюардессу, пробирающуюся между рядов, епископ Евсевий застегнул и слегка затянул ремень, после чего привычным жестом обмотал четки вокруг запястья левой руки. Через несколько минут самолет с тихим жужжанием выпустил закрылки – Ту-154 вышел на глиссаду, и скоро его шасси должны были удариться о бетонную полосу.

– Похоже, прилетели, – сказал он, повернувшись к сидевшему рядом келейнику. Келейник Георгий (Егор по паспорту) – он же иподиакон, а также и водитель, ничего не ответил. Никаких эмоций на его угреватом лице, покрытом короткой белесой растительностью, не отразилось. Он был одним из трех спутников Евсевия, точнее – единственным, ибо остальные были не спутники, а спутницы – две монахини-келейницы, знакомые архиерею еще с тех пор, когда он был духовником в их монастыре. Георгий одной из них приходился племянником, по этой причине он и попал в ближнее окружение нового архиерея. После назначения на мангазейскую кафедру перед Евсевием встала обычная для всякого новоназначенного архиерея проблема: подобрать свою команду, вокруг которой образуется его ближний круг на новом месте службы.

Взять такую команду ему, монаху и священнику, было неоткуда, ведь после Духовной академии он жил только в монастырях. Поэтому пришлось довольствоваться минимумом: двумя монахинями, Варварой и Павлой, и племянником Павлы Георгием. Что до монахинь, то он их знал давно. В свое время они были духовными чадами его собственного духовника, многими почитаемого за старца, а после его кончины их духовным отцом стал он сам, Евсевий. Много ли стоила такая команда? Пожалуй, что немного, ибо ничего кроме щеток, тряпок и кастрюль, им доверить было нельзя. Но выбирать не приходилось…

Чуть покачивая крыльями, Ту-154 приблизился к бетонной полосе. Несколько секунд полета у самой земли, и вот уже шасси с глухим стуком ударяют о бетонку… Пассажиры, разумеется, не стали дожидаться «полной остановки самолета» и, вскочив со своих мест, начали оживленно рыться на багажных полках, вытаскивая оттуда зимние пуховики, шарфы, шапки и сумки. Георгий, по-прежнему не говоря ни слова, поднялся со своего места и занялся тем же самым.

Евсевий снова слегка улыбнулся, потом осенил себя крестным знамением. «Слава Тебе, Господи! Вот и прибыл на кафедру… Да, как-то обустроимся… Господи, благослови!»

Заметив, что пассажиры стали выходить из самолета, он поднялся и тоже двинулся к выходу. Ступив на трап, он на секунду остановился на самой верхней ступеньке, зажмурившись от яркого света солнца. Мартовский воздух был не только холодным, но и обжигающе сухим из-за низкой влажности, характерной для тех краев. Эта сухость, вкупе с порывами ветра, сделала первые шаги по мангазейской земле не очень комфортными.

– Ого, – тихо сказал Евсевий, кашлянув.

– Что такое, Владыка? – тут же спросила шедшая сзади мать Варвара. Обычно Павла вела себя тихо, но молдаванка Варвара была весьма бойкой и разговорчивой.

– Ничего, – ответил Евсевий, и начал спускаться по ступенькам трапа. – Воздух непривычный. Но надо привыкать! – добавил он, широко улыбнувшись. «Да, надо!» – думал он, шагая в сторону здания аэропорта, автобус в этот раз к самолету не подали. – «Надо обустраиваться! Тут теперь мне дом, не знаю, надолго ли…»

Евсевий окинул взглядом корпуса аэропорта. Один из них был закрыт и законсервирован еще в 1990-е годы, когда он стал ненужным из-за резкого сокращения авиаперелетов. Хотя с тех пор пассажирские перевозки немного возросли, но корпус, построенный в 1980-е, так и не понадобился. Приземистое серое здание, в котором архитектор хотел соединить экономичность с неким осторожным авангардизмом, в ярких лучах солнца производило какое-то особенно мрачное, тюремное впечатление. Что же до работающего корпуса, выстроенного еще 1950-е в традициях так называемого сталинского ампира, то он смотрелся чуть веселее. Однако обваливающаяся местами штукатурка, проржавевшие металлические заборы – все это после московского Домодедово навевало грусть.

Вокруг здания аэропорта во все концы простиралась темно-желтая степь, местами слегка присыпанная грязноватым снегом. Она упиралась в сопки, со всех сторон окружающие Мангазейск. Посреди этого степного пространства кое-где торчали кроваво-ржавые остовы заводских построек – единственный памятник эпохе реформ на этой земле. Чуть в отдалении виднелись панельные девятиэтажки, над которым возвышались трубы местной электростанции, благополучно отравившей своими стоками городское озеро Курокан. Это и была окраина Мангазейска.