Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

Чтобы в мире сем существовать, любой твари пропитанье требуется. От того и приходилось людям вольным, злой судьбой от всего освобожденным, на грабеж идти, разбоем бытие свое оправдывать. Грабить – тоже дело непростое. У себе подобной голи перекатной взять особо нечего, да и недостойно для христианина, отвагой воспылавшего, у нищего посох отбирать. Значит, грабь богатых ну и, знамо дело, нехристей. Но богатство то, как девка-потаскуха, завсегда сожительствует с силой, и чтоб взять его, другая сила требуется. Дабы обрести могущество, люди вольныеотважные потянулись к оружию.

Вот таким причудливым манером гости вечные земли священной русской – отчаянье и бедность – из людишек сирых да убогих умудрились выковать доселе небывалую породу человечью – умелых воинов, отвагой окрыленных, ничьей власти над собой не приемлющих, а название сохранилось прежнее – казаки.

Теперь уж не презренье или жалость, а совсем иные чувства это слово стало вызывать: уважение, злобу или даже страх – разно относился православный люд к этим воинам непокорным.

Дабы быть подальше от Москвы с ее ярыгами приказными 9 9 Приказные ярыги – служащие приказов (органов власти на Руси времен Ивана Грозного), чиновники. и прочим «крапивным семенем», обитали казаки на дальних рубежах государства русского. Большей частью на Дону ставили они свои станицы, по-простому говоря, поселенья воинские. Изо всех пределов матушки Руси бежал народ в станицы эти. И не только холопы с мужиками, но и люди познатней, заслужив от батюшки-царя топор или петлю на шею, шли искать спасения в казачьем войске. Начальствовали в той гулящей вольнице избранные атаманы, но их власть была довольно призрачна. За добычи неправедный дележ иль напрасную погибель казаков легко могли собратья взбунтоваться да атаманского звания лишить, а то и вовсе утопить в Дону.

В земле копаться эти головы лихие считали делом недостойным, потому война и стала их призванием. Драться казаки могли что конными, что пешими, притом любым оружием, а умение им владеть ценилось превыше всяких прочих добродетелей. Безо всякого царского указа, по своей разбойной волюшке совершали они набеги дальние в земли чужестранные, так что и турецкие паши, и мурзы татарские, да и шляхта польская хорошо знавали казаков, при одном упоминании о них зеленели от бессильной злобы. Тот же Крымский хан Гирей, Москву предательским набегом разоривший, просьбы слезные царю Ивану слал, чтоб тот унял разбойников. Но что мог сделать государь с лихими молодцами, которые на Волге и Дону не раз его, царевы, караваны грабили.

Одну божью власть и признавали над собой воины вольные. Веры праведной держались твердо и не только оттого, что человеку, ремеслом своим избравшему игру со смертью, лишь на бога остается уповать. Понагляделись казачки в походах дальних, как магометане да католики над людом православным измываются, понаслышались о том, что нечестивцы Русь мечтают покорить. А казаку другого бога и родины другой не надо, ведь это только на Руси жизнь отдавший за друзей, отечество и веру почитается святым.

Бойкий луч высокого послеполуденного солнца пробрался сквозь пробитое под самым потолком конюшни маленькое оконце и осветил лицо лежавшего, укрывшегося тулупом то ли парня, то ли молодого мужика. Он давно уже не спал, но ночь любви да винный хмель сделали его настолько слабым, что сил не было размежить веки. Однако неугомонное небесное светило принялось бесцеремонно ласкать курчавые светло-русые волосы, высокий лоб, по-девичьи припухлые, украшенные тонкими шляхетскими усами губы, мягкий бритый подбородок, и обладатель их открыл оттененные густыми темными бровями большие карие в зеленую искорку глаза, сразу полыхнувшие разбойной лихостью.

Именно глаза делали это немного женственное лицо редким образцом сочетания мужества и красоты.

Сладко потянувшись, парень скинул с себя тулуп и, взмахнув далеко не богатырскими, но мускулистыми руками, ловко вскочил на ноги. Золотая цепь на шее с православным крестиком, белого шелка рубашка, подпоясанные кожаным поясом красного сукна шаровары, заправленные в того же цвета остроносые сапоги, подбитые серебряными подковками, и пальцы, сплошь унизанные перстнями, придавали ему чуждый для московита вид. Но древнеросская белокурость волос, едва приметная монгольская раскосость глаз вкупе с чуть широковатым носом не позволяли сомневаться, что это русский человек. Любой, даже не шибко искушенный соглядатай, легко признал бы в нем казака. Лишь казак мог нарядиться столь дорого и пестро, а уж тем более сбрить бороду, как какой-нибудь немец иль поляк. Торчащая из-за голенища сапога усыпанная самоцветами рукоять кинжала и пристегнутая к поясу сабля в старых побитых ножнах только подтверждали это звание. Он и вправду был казак, да не простой, а есаул по имени Иван со звучным прозвищем Княжич.

Долгий и тернистый путь привел Ивана в дом его невенчанной жены, красавицы-княгини Елены Новосильцевой, а начался он, конечно же, на Дону.

В станицу Княжич угодил не по своей охоте, а прибыл в маминой утробе, от того считался коренным казаком. Вообще-то девки-бабы на Дон не бегали, но тут особый случай. Боярской дочери Наташе полюбился лихой красавец, начальник батюшкиной стражи Андрей. Чем любовь кончается в такие годы – Наталье было восемнадцать, а Андрюхе двадцать пять – догадаться немудрено. Чтобы избежать вселенского позора для нее и лютой смерти для него, влюбленные решили убежать в казачьи земли. По закону братства, вольных воинов с Дона никого никому не выдавали, даже грозному царю, а про боярина и говорить нечего.

Поначалу жизнь у молодых в станице непросто складывалась, потому как бабы там большая редкость. Ну, наложницу иметь из полонянок еще куда ни шло, а чтоб жену…

Но Андрей не только был отчаянным рубакой силы богатырской, мог коня ударом кулака свалить, он еще и в пушкарском деле разумел, оружие помельче – пищали, да пистоли 10 10 Пистоль – старинный пистолет с фитильным запалом. всякие, чинить умел, а нужный человек, даже с такой причудой, как слабина на бабий пол, всегда людьми достойно принят будет.

Имел отец Ивана и другие, более редкие для казака таланты. Знал грамоту, три иноземных языка – турецкий, польский да татарский, а потому достойно мог любых посланников принять, чем сослужил большую службу войску вольному, за что и прозван был не абы как, а Княжичем.