Игорь Отчик - Беседы шалопаев или золотые семидесятые

«Приятного аппетита. А можно поговорить с Н. Рубиновым?» − спросил я. «Привет! Садись рядом!» − как-то совсем по-чапаевски ответил хозяин. Я присел на стул несколько поодаль от стола. «Мурцовку будешь?». Я вежливо отказался. «Напрасно. Исконно русская еда. А ежли ты насчет романа, так его сейчас нет. Весь роздал людям. Читают…» − веско добавил он, доедая свой экзотический ужин. «Мне главное − что народ скажет. А не эти говнюки-критики» − презрительно поморщился он и отставил пустую тарелку на тумбочку. После этого навел порядок на столе, смахнув крошки на пол, и жестом пригласил меня поближе: «Выпить хошь? Обратно, зря. Нет, паря, водочка-то оно вернее будет. Я эту южную кислятину не люблю. Особливо белую − моча мочой». «Моча молодого поросяти. На третьем месяце беременности» − уточнил он и рассмеялся. «Не будешь? Ну, как хочешь» − он оторвал кусок газеты, скрутил из нее затычку, аккуратно укупорил бутылку и поставил в тумбочку. «Ну, что ж − давай знакомиться, раз пришел. Николай. Закуривай» − достал он пачку «Беломора». «И не куришь? Больной, что ли? Нет? Значит, не служил. В армии хошь − не хошь, а закуришь. Перекур для кого? Для тех, кто курит. Остальные копают. От забора и до обеда» − рассмеялся он. «А есть еще такой анекдот: «– Рядовой Петров, возьмите лом и подметите плац. − Товарищ старшина, разрешите взять метлу − так будет и чисто, и быстро. − Мне не надо, чтобы чисто, и не надо, чтобы быстро − мне надо, чтобы ты задолбался!». Он снова захохотал и с удовольствием затянулся. Крепкий запах «Беломора» несколько облагородил суровую атмосферу комнаты. «Здоровье бережешь? Ну, давай-давай! Кто не курить и не пьеть, тот здоровеньким помреть» − тепло пошутил он. Народность его речи выражалась также в полном игнорировании рода существительных: «Кино хреновая!».

«Как я начинал писать? Не сразу. Поначалу сомневался. Все думал − куда мне до большой литературы! А потом понял: не боги горшки обжигают. Есенин особенно помог − народный поэт! Придал силы. Толстой и Горький тоже в народ ходили. Да и кому жизнь-матушку знать, как не нам? Кто от сохи, от станка, от трансформатора. Сам-то я тут электриком. Пока на литературный Олимп не залез, по столбам лажу» − пошутил он. «Да, сверху оно виднее. Хоть и на столбе сижу, а от земли не отрываюсь. Как эти зажравшиеся «письменники». Я всегда с народом, в гуще жизни. С людьми общаюсь, приглядываюсь, прислушиваюсь. Сильно обогащает. Отгадай загадку: с когтями, а не птица − летит и матерится. Ни в жисть не угадаешь! Электрик со столба упал!» − расхохотался он. «Ты-то сам, инженер, поди? Можешь не отвечать − и так видно. А я инженер человеческих душ. Это покруче будет. Я каждого насквозь вижу. Мне палец в рот не клади − враз откушу! Что, испугался?» − народный писатель явно находился в хорошем расположении духа. «А я тоже в институт было поступил, в экономический. После армии, по направлению. А потом бросил это дело. Достали они меня там, особенно английским. Я с малолетства прикипел к родному языку, мне ихний без надобности. Ну, малость, конечно, знаю. Они, за границей, когда встречаются, говорят: «Хеллоу! Бизнес − уик?», что в переводе означает: «Привет! Делаете ли вы свой бизнес?». А когда говорят: «О, вери, вери матч!», это значит: «Приходите завтра на матч». А она прямо с первого урока начала по-ихнему булькать, я и сижу дурак дураком. Так и не стал ходить − на кой оно мне нужно? Ну, она мне потом − незачет. Мол, в первый раз вас вижу, занятия не посещали. И по другим предметам стали доставать. Ну, плюнул и ушел. Да ну их! А может, оно и к лучшему. Забивали бы пять лет голову всякой мутью, и что? Был бы сейчас инженером, как ты. Вас теперь как собак нерезаных. Куда ни плюнь − в инженера попадешь. На кой вы нужны?». Я вспомнил предостережение о правдолюбии писателя, частенько переходящем в мордобой, и сдержался. Между тем литератора потихоньку развозило. Его речь становилась все более бессвязной: «Только не надо! Не надо делать вид, чувак. Какой? Не надо делать вид, что ты умный… Да нет! Не в этом дело. А в чем? Если бы я знал! Я бы ездил на белой «Волге»… Только не надо! Не надо делать вид…» и так далее. Наконец махнул рукой, свалился на койку и захрапел.

На следующий день обсуждали детали этого визита:

– Да, мужик серьезный…

– Обошлось без кулачных аргументов?

– Он нахлебался тюри и был в хорошем настроении. Оказалось, что мы с ним оба учились на экономическом. Нашли общий язык. Правда, как и ты, он ничего не закончил.

– А как тебе творческая обстановка?

– Просто дух захватывает! Еле отдышался. Правда, меня удивило полное отсутствие книг…

– А он объясняет это их ненадобностью: «Пушкина, Толстого, Есенина я прочитал. А другие мне зачем? Разве нынешние пишут лучше? Нет. Так на кой они нужны?».

– И то верно.

– Значит, проникся сермяжной правдой?

– Насквозь. С непривычки в зобу дыханье сперло.

– А мне вспомнилась родная казарма, пропади она пропадом! Ностальгия, блин…

– А мне пришла на память фраза из какого-то исторического романа: «Господа, недавно побывал в солдатском блиндаже. Воняет так, что просто даже удивительно!».

– Это была предреволюционная атмосфера. Но господа офицеры поняли это слишком поздно…

– А ведь Н. Рубинов постоянно живет в таких экстремальных условиях. И даже творит! Настоящий подвижник.

– И все его произведения проникнуты этим неистребимым духом. При этом свято верит в свой талант и ничуть не сомневается в будущем признании.

– И мне говорил, что собрался на литературный Олимп. То есть, в Союз писателей.

– И чего их туда так тянет? Как медом намазано…

– Медом? Это мягко сказано. Если и есть рай на земле, так это жизнь простого советского члена Союза советских писателей.

– Я себе представляю. На работу ходить не надо, режим дня свободный…

– Ну что ты! Наивный ты человек. Никакой фантазии не хватит, чтобы это представить. И даже поверить, что такое возможно. Садись поудобнее, слушай и дивись, сколь велики чудеса Господни. Свое лето советский писатель, конечно, проводит на лоне природы, в загородном доме творчества или в родовом имении. Что-то пописывает, но больше увлекается рыбалкой, прогулками за грибами да полноценным питанием. Встает, когда вздумается, неспешно завтракает на веранде, пронизанной лучами восходящего солнца. Поскольку впереди рабочий день, завтрак литератора калориен, но не отличается излишествами. Он ест яичницу с ветчиной, слегка присыпанную укропом, и аппетитно похрустывает малосольными огурчиками. А потом неспешно пьет кофе со сливками и поджаренными золотистыми гренками, чуть-чуть смазывая их свежим деревенским маслом…

– Слушай, я хоть и поужинал, но живот начинает подводить…

– И, милый! Это только присказка, сказка впереди. Обсудив с женой меню предстоящего обеда, наш герой неспешно поднимается в мансарду, в свой рабочий кабинет, и располагается в уютном плюшевом кресле. В ближайшие три часа его никто не смеет беспокоить, дабы не мешать священному акту творчества. Он сидит за столом перед окном, выходящим в сад, и единственное, что портит ему настроение, это необходимость выдавливать из себя очередные страницы бездарного романа на производственную тему. Который он, согласно договору, этой осенью должен принести в редакцию солидного журнала. Но к полудню он все же исписывает несколько мучительных страниц, и с чувством выполненного долга спускается к обеду. На обед сегодня салат из только что снятых с грядки овощей и зелени, витаминные щи из свежей капусты с мозговой косточкой и нежнейшая жареная плотвичка с пюрешкой. А на сладкое − черничный пирог с фирменным компотом из ревеня, который получается у нее совершенно замечательно…