Михаил Анохин - Мерцающая аритмия

Вот что писал генерал:

«Около 1740 года появился в Недже магометанский реформатор, по имени Абдул Вагаб, и завоевал большую часть Аравии от турок. Он умер в 1787 году, основав секту, известную под названием ВАГАБИТЫ; она завладела Меккою и Мединою и почти вытеснила турок из земли Пророка. В 1818 году власть этих свирепых реформаторов стала слабеть в Аравии; однако они появились в Индии с новым предводителем; Саидом-Ахмадом, который прежде был безбожным ратником в грабительских шайках Амира-Хана, первого нувваба в Тонке. В 1816 году он отправился в Дели изучать законы, и ег о пылкое воображение жадно поглотил новый предмет. Он погрузился в размышление, которое перешло в эпилептические экстазы, и ему стали являться видения.

Через три года он удалился из Дели, как новый пророк, и направился к Пане и Калькутте, окруженный восторженною толпой народа, впивавшего Это же элементарно его слова и с энтузиазмом внемлющего божественному учению – убивать неверных и гнать из Индии чужеземные войска.

В 1823 году он отправился через Бомбей в Рогилькенд и, собрав там войско из правоверных, прошел страну Пяти Рек и опустился, как громовая туча, на горы к северу от Пешевара.

С той поры стан мятежников, основанный таким образом, постоянно снабжался из главного центра в Патне толпами фанатиков и деньгами, собранными с правоверных. Двадцать кровавых компаний против этой мятежнической рати мы предприняли и даже при помощи окрестных афганских племен не могли вытеснить эту рать с занятой позиции, и она остается там, как предупреждение для всякого, кто вторгнется в пределы Афганистана».

Лютиков редко что писал без того, чтобы сделать какой-нибудь прогноз, и почему-то всегда этот прогноз шел вразрез с прогнозами партийного и государственного руководства, хотя всегда сбывался.

Когда толпы журналистов встречали войска генерала Громова и ставили ему, – справедливо, в заслугу, что вывел без потерь воинскую группировку, Генка сказал:

– Ну, теперь, когда общий враг исчез, начнут «крошить» друг друга. Это у них в крови, особенно у пуштунских племен. Это и в Библии подмечено, что скотовод будет брать дань с земледельца.

По обыкновению своему Лютиков принялся обдумывать сказанное, а потом глубокомысленно заявил:

– Все дело в богах. Да, все дело в представлении народа о божествах. В родоплеменных образованьях не существуют индивидуальных богов, там бог родовой. Жизнь отдельного человека – ничто, благополучие рода – всё. Бог современной цивилизации – бог каждого. Как там: «… кто не бросит отца и мать ради Меня…» Для родоплеменных образований такое – невозможное дело! И вот к таким племенам, с резко сниженным инстинктом самосохранения попадает современное оружие… Душевно-духовно они еще в «колыбели», а им подсовывают оружие старости, дряхлости, ожирения… Детям не дают в руки колющие, режущие, взрывающиеся, обжигающие предметы, если, конечно, не желают намеренно их гибели… Да и себе, – закончил Лютиков. – Ведь дом могут поджечь умышленно или нечаянно, из любопытства ножом пырнуть. Нет ничего страшнее взрослого ребенка.

Когда произошла чернобыльская катастрофа, он только скептически хмыкал, комментируя официальные версии и нес, как мне казалось, околесицу насчет грозовых разрядов, которые «бьют не с небес в землю, а из земли в небо».

– Сатана «отстреливается» от Господа, – говорил Лютиков и по своему обыкновению тут же начинал опровергать собственную мысль, поскольку, «видишь ли, любая подлинная истина содержит в самой себе своё полное и окончательное отрицание».

Я это категорически не понимал, называя такой способ мышления «тихой шизофренией», но на мои замечания по поводу состояния его ума, Лютиков только смеялся:

– Шизофрения – вернейший признак гениальности! Так что не льсти мне, не надо, дружище, лести! Ну не нравится тебе сатана, назови это явление «плазмоидом», порожденным тектоническим разломом, физикой и химией недр. Между прочим, Эмпедокл считал…

И Лютиков принялся мне объяснять представление Эмпедокла о появлении на земле рода людского, когда «божественная пневма (душа) упала на Землю и проникла в её центр, а потом «проросла» в образе человека…» Закончил же Лютиков свой экскурс следующим:

– Человек боится называть вещи своими именами и потому придумал наукообразную форму описания явлений. И это бы еще ничего, сошло бы как практическое руководство, но ведь он пытается объяснить наблюдаемое! И вот когда силится объяснять, то придумывает по сути дела все ту же религию, но без Бога.

Помнится, я ушел в тот раз от Лютикова поздно вечером, и, как всегда бывало после разговоров с ним, перо журналиста вываливалось из моих рук, точнее говоря, выводило из обычного информационного повода, из обычной газетной статейки в неприемлемые для «общественного темперамента» обобщения и длинные экскурсы в историю вопроса. Раз от разу мне все труднее и труднее становилось отделываться от лютиковского влияния, и как-то редактор заметил, что я «начал терять профессионализм». Вот так, тридцать лет был «профессионализм», а теперь его стал терять?! Сейчас, перелистывая подшивки газет и читая свои прежние материалы, испытываю чувство стыда и раздражение самим собой. И почему-то все чаще встает совсем уже лютиковский вопрос: с чем я приду к Господу? Уж не с этим ли «информационным поводом» который так любил редактор?

– Ты бы это, того… поменьше обобщал, – выговаривал он мне в очередной раз. – Факты – они, знаешь, сами за себя говорят, а ты ударился в философию фактов.

Нужно было понимать это так: философствовать может только тот, у кого «крыша поехала». Нормальный человек не философствует. А разве я не то же самое думал до встречи с Лютиковым? Разве меня не раздражала, на первых порах его манера разговора? Еще как! Но вот странность: не только раздражала, но и притягивала к себе!

Как-то раз я сказал Лютикову:

– Ты как лишай на ноге: все время хочется расчесывать это место. Ты зудишь, и сладостно, больно «расчесывать» тебя.

Вот как? – Он удивленно посмотрел на меня, а потом помрачнел, замкнулся.

Я пожалел о своей несдержанности. Но Генка на меня не обиделся. Он, похоже, не мог обижаться надолго и всерьез:

– Какой я лишай! Я – заноза! А занозу всегда пытаются вытащить, но я и человек, и потому мне больно. Очень больно! Я не могу встроиться в течение жизни, и меня все время вышвыривает из неё. Вычесывают… Как блох.

Мотив, «лишнего человека» еще не раз всплывет и ошарашит меня своим личным трагизмом на фоне, казалось бы, вовсе не трагичного всеобщего бытия. Конечно, шла война в Афганистане, «черные тюльпаны» заносило ветром и в наш городок, но… но… А что «но»? В том-то и дело, что на этот вопрос я нашел для себя ответ только после смерти моего друга Генки Лютикова!