Елена Татузова - Быть избранным. Сборник историй

Отец Роман, понурив голову, молчал, хотя ему хотелось кричать в ответ. Отец говорил жестко и едко, точно бритвой полосовал. Слова его причиняла почти физическую боль, и в ответ в душе вскипали возмущение и обида.

– А я не хочу быть нищим! – возвысил голос отец Роман. – И не хочу, чтобы мои дети такими были! Тебя послушать, так если ты в Церкви, значит, должен быть бедным! Кому это надо вообще?

– Тебе! Тебе надо! И твоим детям… И Церковь не за бедность. Церковь – она за святость!

– Я что же против святости? А ветхозаветных праведников ты забыл? Ной, Авраам, Моисей, Иосиф… царь Давид, наконец! Что ты на это скажешь?

– Скажу, что они могли, а мы не можем… немощные мы. Куда нам к нашим грехам еще и богатство. Придавит…

Отец Роман не нашелся, что ответить и повисла недобрая долгая пауза. Оба они были разгорячены спором, каждый имел свою правоту и аргументы, но ссориться между собой они не имели привычки. Поэтому каждый сидел и угрюмо молчал.

Отец Роман вместо признания услышал проповедь о своей недостойности и был расстроен и даже зол. Ждал и дождался…

Отец Николай, надеявшийся увидеть сына, превзошедшим отца в духовном развитии, увидел его озабоченным лишь материальным благополучием, и был разочарован и опечален.

– Дай-ка мне, Рома, попить, пожалуйста, – попросил отец, примирительно взглянув на сына. – Что-то горло совсем пересохло.

Отец Роман молча встал и налил ему воды.

– Ты, Ромашка, не обижайся. Не виню я тебя. Все в этом мире закономерно. Я хотел, по гордыне своей, по тщеславию, чтобы ты превзошел меня в духовных плодах. А с чего бы это вдруг?.. Смиряет меня Господь, показывает, какие семена я посеял, те и взошли, какие в себе вырастил, те и детям передал… ни больше и ни меньше…

Отец Роман хмуро промолчал в ответ.

– Вот ты не спрашивал себя никогда, отчего это мы с матерью в село забрались? Да еще так далеко от Москвы. Не задавал сам себе этот вопрос, нет?

– Вообще-то задавал… – с неохотой ответил отец Роман, – давно, еще в детстве, когда к дедушке в Питер на каникулы ездил…

– Ну, вот и молодец, что задавал. И что же ты на него себе ответил?

– Ничего, – пожал плечами отец Роман, – просто удивлялся…

– Удивлялся, говоришь… А удивляться нечему. У лукавого врага не так много путей, по которым он нас тянет к погибели. Я шел как раз по этой самой дороге, что ты сейчас идешь, – сказал отец, делая рукой широкий жест по сторонам. – Мне тоже нравилось красиво и богато жить. И маме твоей нравилось, чего греха таить. Ну, так еще бы, профессорская дочка, с детства привыкла к хорошей жизни… Тогда таких богачей, как теперь, и близко не было, так что искушения мои были не в пример слабее, чем твои. Но я все равно не устоял… Работающих храмов, где служилась Литургия, были единицы. Среди прихожан одни старики. Молодежь туда и не совалась. Знали, что неприятностей потом не оберешься. Затаскают по инстанциям. За веру в Бога могли и уволить, и с учебы исключить, могли посадить, или в психушку отправить… такое вот было время, сынок… Помню я свою первую Пасху, сразу после демобилизации. Я тогда уже решил, что в Политех не вернусь, на семинарию нацелился. Пришел на свою первую в жизни ночную службу. Еще в форме. Прежняя одежда мала была мне, а новой не успел обзавестись. Шел пешком, смотрел на дома, на людей, машины, троллейбусы – и сердце пело! Подошел к храму, а там кордоны милицейские стоят, не пропускают. Ко мне военный патруль подлетел. Документы проверили, а я уже гражданский, не подвластен им. Офицер стал ругаться, стыдить, мол, ты же комсомолец, своих товарищей и весь комсомол позоришь. Форму советского солдата позоришь. А я ему: не комсомолец я, мол, и вообще, в семинарию поступать буду. И улыбаюсь, ничего не могу с собой поделать. Пасха Христова! Радость внутри такая, что не передать. Все тело от нее гудит. Офицер споткнулся на полуслове и на меня так странно посмотрел. А потом рукой знак сделал своим, пропустить велел.

Ну а дальше ты знаешь: работал, учился, женился, служил… а уехал из Москвы после одного случая. Поскольку мама твоя, как журналистка, водила дружбу и знакомство со многими известными людьми – поэтами, писателями, актерами, художниками, сценаристами, – то, благодаря ей, ко мне ходила на исповедь немалая часть московской богемы. И дома у нас они бывали. Побеседовать приходили. Творческой интеллигенции многое прощалось. Делалась поблажка с учетом их неординарности. Среди них были люди разные. Для одних это была мода, для других – дань традиции, для третьих стадное чувство. Четвертые испытывали потребность выговориться. Пятые общались со священником в знак протеста против советского строя. Были и те, кто действительно хотел обрести веру. И я тебе скажу, были и такие, кто обрел… но вот сам я… тоже изменился… во мне проросли ростки тщеславия. Я стал обращать внимание на одежду, украшения, красивые вещи. Началось все вроде бы с малого и душеполезного – с книг. Хорошие книги не достать было. Зная мою к ним слабость, мне стали дарить подписки на классиков, редкие издания – Третьяковка, Эрмитаж, Русский Музей. А там изумительные фото древних икон. Благое же дело? Безусловно, благое! Дальше – больше. Билеты в консерваторию, пластинки с записями «Литургии» Чайковского, «Всенощной» Рахманинова, с хорами Свиридова или Чеснокова. Потом как-то незаметно с книг и пластинок перешли на подарочки жене, деткам. Анечку, а затем и Машу мы одевали как с картинки. На столе появилась вкусная еда, деликатесы. Вроде бы и не нарушали постных дней, осетринка же рыба… Мне удавалось все покупать по себестоимости и без унизительных очередей. Потому что уже были связи, знакомства. Тогда это называлось блат. Жалованье у меня было совсем крошечное. На него не разбежишься. Но твой дедушка, известный доктор, хотел, чтобы его дочь ни в чем не нуждалась, и ежемесячно выделял нам довольно крупные суммы. А мы и не отказывались. Не жизнь была – одна сплошная радость. И вот однажды, принимая исповедь, я поймал себя на том, что не слышу, о чем мне говорит плачущая женщина. Я в это время рассматриваю кольцо у нее на пальце и прикидываю, сколько бы оно могло стоить, и где достать такое же для жены… Мда-а… Когда я понял, о чем думаю, меня холодный пот прошиб от ужаса… в кого же я превратился, Господи?.. Выстрадал свою веру, свое право быть священником в стране, где за это сажали в тюрьму. И потом променял на сытую сладкую жизнь!.. Ведь нельзя проповедовать распятого Христа и беспокоиться, где купить югославский гарнитур или кольцо с бриллиантом… Он сказал – следуй за Мной. А это значит, на Крест… А не в мебельный магазин…

Он вообще мало говорил о материальном, о внешнем… Мертвых воскрешал, больных исцелял, голодных кормил. Но ведь если вспомнить, чем кормил-то? Хлебом и рыбой. Никаких деликатесов. Обычная простая еда, только, чтобы утолить голод… Не севрюга и осетрина, не семга и икра. А обычная рыбешка из местного моря. Та, что рыбари и их семьи ели практически каждый день.