Елена Татузова - Быть избранным. Сборник историй

И настоятель, отец Сергий, тоже как-то не больно-то обрадовался, увидав во дворе это вороное заграничное чудо автопрома. Внятно он по этому поводу никак не высказался, но по тому, как он поджимал губы, как хмурил брови и отводил глаза, отец Роман понял, что его не одобряют. Это было неприятно и непонятно. А ведь что, собственно, в его поступке такого особенного? Какой криминал? Да никакого. Можно подумать, что остальные батюшки с подворья на телегах ездят. И покруче его машины под стенами храма стоят, особенно, когда архиерей приезжает. Не он первый и не он последний.

Конечно, он из клира самый молодой, даже детей еще они с матушкой не народили, и не резон ему так превозноситься. Но ведь с другой стороны, не сам же он себе этот мерседес подарил. Что тут поделаешь, это – Москва, столица всей огромной матушки-России, и сама огромная, как целое государство. А уж богатая! Не описать пером. А там, где богатство, там и грех множится и возрастает как на дрожжах. Нет-нет, да и найдется богатей, которого совесть так доймет, что он в церковь прибежит, грехи отмаливать. Для такого священник – это нужный человек. Знакомство с ним, как своеобразный «блат». И хоть объясняй такому, хоть не объясняй, что Бог взяток не берет и подкупить Его невозможно, а богатый упрямец все равно будет стараться перед Создателем через священника выслужиться, заваливая его материальными благами «во искупление грехов». Ну, и как тут, спрашивается, батюшке уберечься от шальных денег и дорогих подарков?

Священник в Москве априори не может остаться бедным. Ну, только если уж очень постараться. А если все хорошо, то обязательно найдется какое-нибудь успешное в мирских делах, да к тому же щедрое «духовное чадо» и сделает дорогой подарок в меру своей щедрости и финансовых возможностей. Почему «духовное чадо» в кавычках? Да потому что, какой из отца Романа духовник в его молодых годах? Самому еще духовник нужен. А людям, сколько ни разъясняй разницу между исповедником и духовником, все одно, как об стену горохом. «Вы, – говорят, – батюшка, мой духовник. И знать я ничего не хочу, ни во что вникать не желаю». Вот и все тут. Он поначалу исправлял, а потом перестал, умаялся. Пусть называют, как хотят. На каждый роток не накинешь платок.

Маленький Ромка становиться священником вовсе и не собирался, ибо не понаслышке знал, что это за хлеб. Как-никак сам сын деревенского батюшки. А точнее, в раннем детстве он мечтал быть «как папа». Потом раздумал, и даже слышать не хотел о поповской стезе. И, наконец, уже после армии, видя, как огорчает своими разговорами отца, уступил. Так что священником он все-таки стал, но не сразу. Вначале поступил в институт на инженера, отслужил армию, женился, а затем уж поехал пытать счастья в семинарию.

Предки отца Романа с отцовской стороны были не сосчитать, в каком колене москвичами, а с материнской – питерцами. А он, дитя выходцев из двух столиц, родился в селе под Белгородом, где и дороги-то последний раз мостили еще при царе Горохе. Родился последним, пятым ребенком в семье. Остальные четверо были девочками. Жили они небогато, подчас даже тяжело, но весело и дружно. Сестры не спускали маленького Ромашку с рук, игрались с ним, как с куклой, баловали и целовали без меры.

И, надо сказать, эту любовь друг к другу они, все пятеро, сохранили и по сей день, постоянно перезваниваются, переписываются, помогают друг другу словом и делом, и, конечно, стараются два раза в год обязательно приехать к родителям. Чаще всего, в начале июня, на день Ангела матери, матушки Елены. Да еще в декабре, на Николу зимнего, день Ангела отца, протоирея Николая. Летом обычно оставляли у стариков внуков, число которых все увеличивалось благодаря сестрам. Отца Романа пока Бог наследниками не наградил.

Раньше, когда они с сестрами были детьми, родители ради пропитания своего семейства брались за всякую работу, не чураясь любого труда.

Мать регентствовала в церковном хоре, состоявшем из пяти старушек с дребезжащими от старости голосами, обстирывала и кормила их шумное семейство. А еще шила, вязала, выпекала на заказ свадебные торты. И, время от времени, вспоминая о своем журналистском образовании, полученном в Ленинградском Университете, писала статьи на разные женские темы в церковные издания.

Отец настоятельствовал в храме, каким-то чудом не разрушенном ни большевиками, ни войной. Может, потому что народ здесь был все больше верующий, Бога помнивший, хотя и такой же пьющий и безалаберный как везде. Потихоньку сам что-то подмазывал, подкрашивал, подклеивал, строгал. А на более сложные и трудоемкие работы привлекал помощников из рукастых прихожан.

Приход у него был немаленький – несколько крупных сел. Ездил он по местным ухабистым дорогам на требы, трясясь на своем потрепанном газике, подаренном ему председателем после развала колхоза. Часто возвращался домой очень поздно, бывало, что и за полночь. То соборовать кого-то нужно, то причастить тяжко болящего, то дом освятить, то скотину перед выгоном на летние пастбища окропить святой водой.

Ну, требы-то требами, это понятно, это само собой, но ведь потом так просто и не уедешь. Все хотят, пользуясь случаем, поговорить, пообщаться с терпеливым батюшкой. Люди соскучились по слову доброму, по совету, сочувствию, пониманию. Вот и накрывают столы, и сидит он с ними, ест и беседует, пока, наконец, не отпустят его с миром. А то иногда и ночью его поднимали, исповедовать умирающего. И он ехал, в любую погоду, при любых обстоятельствах. Собирался и ехал, даже если и сам был болен. На такие мелочи отец не обращал внимания. Позвал человек – значит, Бог позвал. Он был послушен, как военный, поднимаемый по тревоге. Даже свой саквояж, куда складывал все необходимое, на военный манер называл «тревожным чемоданчиком».

Когда в соседнем селе крестьяне отстроили свой храм, отец первый год, пока прислали нового священника, служил и там, по очереди, через воскресенье. Как приехал молодой батюшка, забот отцу, конечно, стало меньше, но и дохода тоже поубавилось. Однако Ромка никогда не видел его грустным или унывающим. Скорее наоборот: он всегда шутил, смеялся, улыбался, подтрунивал.

Отец косил сено для коз и овец, обихаживал сад и теплицу, копал огород, помогал односельчанам, если звали, по хозяйству и по строительству, налаживал электрику, чинил технику, прививал деревья. На все руки, как говорится, был мастер. Работал, как вол, без передышки, и сам же смеялся над своими трудами:

– Видишь, Ромка, как православный иерей жилы-то рвет? А все для чего? Да для пу-у-уза! Для своего, и для вашего. Вот ты смотри и так не делай, когда, Бог даст, станешь священником. Человеку много ведь не надо, а священнослужителю вообще не положено руками работать, о хлебе насущном стараться. Господь о нем Сам позаботится, не даст пропасть. Видал, какие у моей рясы рукава-то широченные, будто крылья у птицы? А все почему? Да потому, чтобы невозможно было ничего делать. За что ни возьмись, рукава сразу мешать станут, напомнят батюшке о настоящем его предназначении. А на самом деле, оно у священника на земле какое, сынок, знаешь? А такое, как у Ангельских сил на Небе – Бога славить и людям эту славу проповедовать. Только вот я, аз многогрешный, по маловерию своему, нарушаю правила, снимаю свою рясу и мирскими трудами и заботами себя загружаю. Так что, сынок, ты будь лучше и умнее, чем я. Делай по-другому, делай как надо. Хорошо?