Елена Татузова - Быть избранным. Сборник историй

Василий побледнел и засуетился. Кепка в его руках все больше превращалась в смятый грязноватый комок.

– А вы чего же… выходит, знаете про то? Это вам Нинка сказывала?.. Дак ведь как… как тут не бегать… сынок-то мой на меня с кулаками киданулся… мамку он, видишь ли, защищал… а меня кто защитит… он же вымахал, детина-то, под потолок, и готов на отца родного руку поднять… А? Это как? А я куда против него… – Василий развел руками в стороны, демонстрируя свою неказистую стать и ища поддержки. – Я же вон, ему по плечо… отак вот, до сих пор… токо с топором и пришлось… и Нинку я в тот раз, ей-бо, пальцем не тронул… только пошумел чуток… а они… предатели, на отца-то… точно враги… дочка даже на свадьбу не позвала… внука не показывает… я для них всю жизнь тянулся, жилы рвал! Токо им все самое лучшее, а они… эх, нет в мире справедливости…

– Да уж, какая тут справедливость… А у них ведь не только отец, но и мать есть. А кто ее защитит, когда отец такой шальной? Об этом ты не подумал? Это что же по твоим понятиям выходит, тебя бить нельзя, а мать можно? Какая у тебя странная справедливость получается, братец.

– Да я и не бью же ее постоянно. Не завсегда же я такой, – защищался Василий, – так токо, для порядку, а то, если слабину давать, забудут, кто в доме хозяин…

– Ну и как? Теперь не забудут? Помнят хозяина? – спросил священник.

Ответа не последовало. Василий понуро молчал.

– Хозяин у нас у все один – Господь Бог. И Он нас учит Своим примером хозяйствовать с любовью. Сподобил тебя Господь родиться мужчиной, да еще дал тебе семью, коей ты поставлен главою, так ты и управляй той семьей мудро, а не так-то, братец… Это мыслимое ли дело, за родными детьми на посмешище людям с топором бегать? Ну, а если бы ты тем топором зарубил кого-нибудь, пусть и не желаючи? Ведь и полено запустил не желаючи, а жену покалечил. Как бы ты после того жил? Это ты своим детям враг, а не они тебе! И внука тебе не привозят, чтобы не показывал ты ему пример своей неправедной жизнью. Очень правильно делают.

Василий весь задрожал, замахал руками, словно отмахиваясь от страшных обвинительных слов.

– Дак я это… я разве хотел? Я разве детям своим хотел бы зло сделать… я же попугать только… и пьяный был… не отвечал за себя… это же как больной человек за себя не отвечает… пьянство – это же болезнь… так доктора говорят… что тут сделаешь… тянет меня… держусь, держусь, а потом как захочется выпить, так аж все кишки выворачивает, нутро горит…

– Ты мне эти сказки брось про свое нутро рассказывать. И врачей не приплетай. Больной он, видишь ли! Ишь, образованные все больно стали, понавыдумали болезней! Наркоманы – больные, алкоголики – больные, картежники больные, уже и те, кто на блуд бегают без остановки – тоже больные, на лечение ложатся в специальные клиники. Эх, как удобно теперь стало жить. Ни за что я не отвечаю. Больной я и все тут! Какой с меня спрос? Грехов уже не осталось, одни болезни медицинские множатся! Ах, какое лживое лицемерие! Все наши болезни вот тут! – сердито сказал отец Сергий и постучал себя кулаком в грудь. – Не пей – и не будешь алкоголик! Не бегай за каждой юбкой – и не будешь сексоголик, или попросту говоря, блудник! Не стремись вмиг разбогатеть без труда, вот и не понадобятся игры и казино! И жизнь свою делай сам, работай, а не от жизни бегай, вот и наркотики не нужны будут! Все болезни от больного духа! И врач у них один – Господь Бог!

Священник в сердцах топнул ногой.

– Вот ты! – ткнул он пальцем в грудь Василию, – Ты же не каешься вовсе! Юлишь только, да вертишься, как бес перед заутреней! У тебя же все время кто-то другой виноват: то дети, то полено, то топор, то водка. А ты сам? Ты-то что за человек, что тобою бутылка управляет? Жене жизнь губишь, родителей обижал, детей разогнал, внуков не видишь… Ты с чем на тот свет-то пожалуешь? Вот с этим багажом?

Василий сморщился и беспомощно обмяк. Его костлявые плечи ходили ходуном.

– Что же вы так-то… – сказал он с горькой обидой, вытирая кепкой неудержанные слезы, – не уж-то все так-то на самом деле? Вы меня так расписали… так припечатали… прямо, хуже меня и на земле не найти… я у вас выхожу самый плохой… хуже Васьки паскудник…

– А ты не ищи хуже, – жестко сказал священник. – Зачем тебе хуже искать? Ищи тех, кто лучше, а плохих примеров и так пруд пруди. Васька – он кот. И живет, как коту положено. Неподсуден он. Ты же – человек. С тебя другой спрос… А на меня нечего пенять… Я, братец, как зеркало, что вижу, то и показываю. А на зеркало, как известно, нечего пенять. Что скажешь?

– Каюсь, – со стоном выдохнул Василий, – каюсь я… ох…

– Прости, Господи, – с чувством сказал отец Сергий и накрыл лысоватую голову прихожанина епитрахилью, негромко читая над ней разрешительную молитву.

Василий достал их штанов платок и шумно высморкался. Затем приложился ко кресту и Евангелию.

– Ox, ox, и пробрали же вы меня, батюшка, – сказал он отцу Сергию, горестно качая головой, – до самых печенок достали… такая баня вышла… Как жить-то мне теперь? Ведь куда ни глянь, все у меня не так, все криво. И с детьми, и с родителями, и с Ниной моей разнесчастной… теперь только пойти, да, как Иуда, удавиться… куда ни кинь, всюду клин…

– Ты мне эти разговоры брось, – строго сказал отец Сергий, – еще чего не хватало, удавиться он надумал после исповеди. И разве забыл поговорку: клин клином вышибают? Так что наоборот, надо жить, жить и исправлять то, что натворил прежде по неразумию своему. А вот, когда понесут на погост вперед ногами, тогда ничего уж не исправишь. Ну, ступай, братец, и впредь не греши, а то ведь мы с тобой уж не мальчики, жить-то осталось меньше, чем прожили. Да приготовься к Причастию, благословляю тебя. А как готовиться, про то у жены расспросишь, она знает. Ну, Вася, ступай с Богом.

Василий поднял на священника красные от слез глаза.

– Ас котом-то как? – спросил он.

– С котом? Чего с котом… А кота не трожь! Не мы с тобой ему эти бубенцы привешивали, не нам и снимать. Так можешь жене и передать.

– Угу, передам, – кивнул Василий, печально поникнув спиной, повернулся и побрел к выходу.

Отец Роман пожадничал. В тот момент, когда нужно было сказать три слова: «спасибо, не надо», он ограничился лишь одним – «спасибо». Ну, не смог он отказаться… не нашел в себе сил…

Полгода прошло, а он все еще порой испытывал неловкость, выходя из своего новенького мерседеса. И хотя говорят, что дареному коню в зубы не смотрят, в его случае было как раз наоборот, люди-таки смотрели, еще как смотрели его «коню» в зубы, а точнее на радиаторную решетку, где красовалась серебристая эмблема из трех лучей, замкнутых в кружок. И еще отцу Роману временами казалось, что между ним и паствой возникло не то чтобы отчуждение, нет, это было бы слишком сильно сказано, а так, некоторый холодок и настороженность что ли, хотя он всегда знал и чувствовал, что прихожане его любили.