Олег Белоусов - Ямочка

– Сегодня слышал в машине по приемнику, что разбилась в самолете американская девчонка! Как же ее?.. – Вахитов опустил голову и почесал правую бровь указательным пальцем с уродливым и желтым от никотина ногтем, вспоминая иностранное имя. – Ну, та, которая написала письмо не то Горбачеву, не то Черненко! – с шутливым возмущением обратился Вахитов к Бурцеву, протягивая в его сторону открытую ладонь, ожидая подсказки, как будто тот безусловно должен знать, о ком идет речь. Бурцев молчал, слушая со спокойным видом, какое имя назовет Вахитов, у которого во время разговора в уголках губ скапливалась загустевшая белая слюна. «Как же его отвратительные губы целует жена?» – подумал Бурцев и вздрогнул от невольного представления себя на месте жены.

– Черт! Забыл!.. А!! Вспомнил! – вдруг выкрикнул Вахитов, широко раскрыв при этом глаза. – Саманта!! Смит Саманта, точнее! Или Саманта Смит? – угасая, начал гадать в сомнениях нерусский, говоря сиплым прокуренным голосом. – Ну, ладно, неважно! Передали, что она погибла вместе с отцом! Тринадцать лет было девчонке! – Он говорил эту новость с тревожным лицом, и кто не знал его, то мог бы подумать, что это событие потрясло его искренне и глубоко. Однако через несколько минут он разговаривал на совершенно противоположную, смешную тему и так же искренне и неподдельно заливался хохотом от анекдотов среди таксистов, стоящих в очереди к диспетчеру за путевыми листами. Вахитов вспомнил и объявил эту новость, чтобы прервать неловкое молчание с недавно посаженным на его новую машину сменщиком. Он определял про себя Бурцева как человека со связями в гараже и как «шибко грамотного», а значит, не своего круга, но нужного для разрешения возможных проблем по работе в будущем.

Советские таксопарки отличались от всех других транспортных контор своей неоднородной публикой. Здесь могли трудиться не только пожилые водители, не закончившие начальной школы из-за того, что их детство выпало на нищие и голодные годы второй мировой войны. Люди молодые и более образованные тоже иногда от отчаяния приходили и садились за руль такси. Они теряли всякую надежду заработать деньги после института для нормальной семейной жизни на заводах и фабриках, куда их, как крепостных, распределяли на три года отрабатывать бесплатное высшее образование. На предприятиях молодым специалистам платили сущие копейки, чтобы можно было только покупать немудреную еду и далекую от моды и качества антисексуальную советскую одежду. Однако не каждый мог работать в такси, так как не каждый мог брать плату за проезд и нагло, не моргнув глазом, «забыть» отдать причитающуюся сдачу пассажиру. Иное поведение лишало смысла работу в такси. Перед таксистами пассажиры часто чувствовали себя неловко и виноватыми за то, что требовали расчета строго по счетчику. Все-таки советская мораль и идеология осуждали людей сервиса, а наплевать на это осуждение мог не любой человек. Объединяло всех разных по возрасту и образованию таксистов то, что все они были людьми будущего, а не прошлого, как говорила власть.

Бурцев, задумчиво глядя в боковое стекло на очередь машин перед опущенными навесными воротами, тихо произнес:

– Никто не защищен… – Немного помолчав, он продолжил: – Эта девочка два года назад приезжала по приглашению Андропова погостить в Союз, и когда возвращалась домой в Америку, на прощание сказала с надеждой по-русски: «Будем жить!» Кто-то неведомый подсказал ей именно эту фразу, хотя это милое дитя верило без сомнений в сказанное при расставании. – Мрачный Валерий молчал почти всю дорогу, потому что плохо выспался. Он не жаловал ночные смены оттого, что никак не мог привыкнуть укладываться спать в шесть утра, а в шестнадцать уже выходить из дома и уезжать с приехавшим сменщиком на оформление путевого листа. До выходных дней у него не имелось времени не только почитать книгу или газету, что Бурцев привык делать в зоне для заключенных и в чем чувствовал нужду, но и включить телевизор. Это являлось для него существенным неудобством от денежной работы в такси. Валерий опять тихо заговорил: – Много пожившие люди после гибели детей от отчаяния вопрошают, глядя на небо: «Господи, если ты есть, почему наравне с людьми взрослыми не хранишь невинных детей, которых любишь?!» Христос говорил, что детям принадлежит Царство Божие. Что Иисус имел в виду?.. Если человек погибает на земле в детском возрасте, то непременно попадает в Царство Небесное, а хранить жизнь младенца или ребенка «в миру» он поручает его родителям?.. А если родители не справляются с этим и не могут уберечь свое дитя, то в этом есть наказание за какие-то родительские прегрешения или за грехи прежних предков? – спрашивал Бурцев непонятно кого, отвернувшись от Вахитова в боковое окно. Он вспомнил Библию, что брал читать в лагере у осужденного за отказ служить в армии молодого парня-ровесника из семьи староверов. Таких толстых книг Валерий не видел до тюрьмы, и только по этой причине Библия вызывала тогда у него интерес. «Какой же связный сюжет можно поместить на таком огромном количестве страниц?» – спрашивал он себя, когда попал в колонию и ему было только восемнадцать лет, впервые удерживая увесистый и толстый фолиант в руках. Позже ему стало понятно, что Библия – это собрание многих древних книг под одной обложкой. Своим началом Ветхий Завет казался Бурцеву – бывшему октябренку, пионеру и комсомольцу – какой-то неведомой ранее сказкой с идеями, похожими на идеи морального кодекса строителя коммунизма. Новый Завет ему виделся собранием описаний забавных чудес, какие творил Богочеловек по имени Иисус Христос. В Бурцеве так естественно и прочно сидел атеизм советской школы, что все верующие люди казались малообразованными или мошенниками. Он старался понять, насколько искренен в своей вере его сосед через две кровати, который одного с ним возраста и который всегда безропотно давал читать ему Библию. При этом ровесник-старовер не требовал, а только робко и стеснительно просил об одном – не загибать страницы, пряча от смущения глаза, как будто чувствовал себя виноватым за эту просьбу. Кто-то в колонии знал дело этого молодого арестанта и рассказывал, что тот не пошел в военкомат на призывную комиссию, потому что служба в армии противоречила учению Христа. Верующий юноша не хотел принимать присягу, а значит, давать клятву и брать в руки оружие, чтобы, возможно, убивать по приказу. Этот молодой человек без колебаний согласился отсидеть два года в тюрьме вместо двух лет солдатской жизни. Чем чаще с возрастом Бурцев перечитывал Библию, тем меньше содержание ее виделось ему во всем несуразным и утопическим. Он не принимал на веру все то, что написано в книге, а пытался как мог найти объяснение изложенным в ней фактам и утверждениям с высоты небольшого опыта жизни. Другими словами, он сначала читал Библию в большей мере как критически настроенный и любопытный исследователь, а не как безусловно верящий написанному тексту человек. Однако со временем он почувствовал, что, возможно, пять заповедей Христа, несмотря на нереальность немедленного и строгого исполнения их всеми людьми одновременно, все-таки содержат в себе правила жизни, которые определенно дают людям большую возможность сохраниться и иметь будущее. Бурцев так тщательно перечитывал Библию, что невольно на все события в своей жизни и в мире старался найти объяснение в ней. Вот и сейчас после рассказанной Вахитовым трагической новости он по обыкновению попытался найти толкование этому в Новом Завете Иисуса Христа.