Андрей Буровский - Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы

Гуляя с Ульяной вверх по реке, к лесопилке, находим остров… Даже не намывной, а так… Кусок коренного берега отрезал рукав Большой Речки. Вся-то Большая шириной метров двадцать ― двадцать пять. Остров длиной метров тридцать пять, шириной метра три, с кустарником и низкими рябинами. Он отделен от «материка» протокой шириной метра три ― четыре. Мы с Улей легко переходим протоку глубиной от щиколотки (на перекате) до «мне по пояс» – в углублении, где много ила. Улька купается в этой промоине, там вода чуть неподвижнее и градуса на три теплее. А потом мы исследуем остров. На нем к моему удивлению, живут не только жуки и стрекозы, но и мыши. Зимой они спят в норках, а летом уйти с острова не могут. Но они толстые и довольные жизнью, эти мыши! Наверное, им хватает жуков и разных растений.

Впервые я увидел это колоссальное сооружение в 1979. Погребальная камера размером с футбольное поле, камни размером с грузовик. В привходовой части ― весом тонн тридцать. Тогда вид у кургана был совершенно заброшенный. Три года его копали, с тысяча девятьсот пятьдесят четвёртого по тысяча девятьсот пятьдесят шестой, а потом археологи ушли, оставив камни погребальной камеры. Навсегда. Как со стройки ушли рабочие, побросав недоделанное.

На камнях рисовали краской и процарапывали гвоздями рисунки и надписи самого идиотского содержания. Рисовал эту бяку всякий, кому только не лень. Ходил слух, что поставили как-то милиционера следить… Он и следил, а потом на камнях красовалось: «тут был милиционер Вася».

В тысяча девятьсот девяносто втором ― девяносто третьем годах все было чуть менее запущено. Скажем, вырвана часть крапивы при входе. Но «наскальной живописи» было не меньше, а у входа многие камни обвязаны ленточками. В знак почитания, при том, что культа курганов у хакасов не было и в их традиционной культуре курганы «своими» не считались. Тут местные «шаманы» поработали.

Теперь же у входа в погребальную камеру стоят… две юрты. Натуральные хакасские юрты, и возле них – столы. Продают сувениры: в основном современные изделия из камня. С другой стороны – «Место для проведения ритуалов». Так и написано. А дальше есть даже две уборные. Учитывая пустоту хакасской степи, не лишнее. Не так много тут переломов местности, а до леса и гор – километров пять. Внутри убрано, чуть не подметено, все надписи масляной краской убраны. В общем, какой-то порядок… Памятник теперь охраняется правительством Хакасии, он – филиал местного музея. И люди едут! Вот что хорошо. Даже в тысяча девятьсот девяносто третьем курган был пуст, заброшен, никому не нужен. Теперь тут есть хоть немного экскурсантов. Едут, спрашивают, фотографируют…

Все хорошо – но экскурсии, которые водят по кургану два мужика, очень определенные: хакасский национализм самого низкого пошиба, и сплошь мистика. На кургане и правда происходят порой… не совсем обычные явления. Зафиксированы они довольно надежно, случались с разными людьми (со мной в том числе), но на том ли строить повествование? Мы с Женей пришли к единодушному выводу: надо было своевременно делать музей, в тысяча девятьсот семидесятые, не позже: тогда реинкарнациями и прилетом космических прадедушек увлекались не в пример меньше…

Теперь точно знаю, что не верны предположения о недокопанности кургана: если бы на глубине двух-трёх метров спал бы вечным сном скифский вождь, хакасским экскурсоводам позавидовать стало бы трудно: покойник наверняка вскочил бы разбираться с этой публикой, и мало бы не показалось.

В годы моей молодости из Москвы в Красноярск ехали четверо с половиной суток. Далеко… Теперь едут двое с половиной суток… Тоже далеко, но все же сделалось куда поближе.

Никому и в голову не приходило ехать на машине эти три с половиной тысячи километров. Первые «герои» ехали мужской компанией, дней десять-двенадцать, подолгу останавливаясь в городах, задумчиво изучали местные красоты, «мчались» по трассе те же восемьдесят-сто км в час. Сегодня я знаю немало людей, которые из Красноярска ездят в Европу отдыхать. До Москвы им суток трое-пятеро, а если сменять друг друга – то и двое-трое. Если едет супружеская пара, сменять друг друга несложно: ведь в наше время водят многие женщины.

Из Красноярска до Абакана, за четыреста километров, ехали поездом… в конце шестидесятых – десять часов. Теперь поезд проходит за шесть, и не успеваешь выспаться. Лучше брать билеты на более долгий, медленнее идущий поезд, который тянется восемь часов.

А машиной? Машиной еще недавно ехали целый день. Скорость в девяносто-сто километров на трассе казалась невероятно высокой, исключительной, опасной. До Абакана машиной – это весь световой день, а если зимой – то впотьмах. Мы с Тимуром и его сыном Владом едем весь световой день, с девяти утра, приезжаем в Абакан в восемь часов вечера. Но мы ехали, заезжая на озера, купаясь, разговаривая, фотографируя красоты… Отдыхая. Скорость на трассе бывала и сто пятьдесят, и сто семьдесят километров. Она не казалась ни чрезвычайной, ни опасной. Другая техника, другая квалификация шофера.

Земной шар необычайно уменьшился за века. В тысяча семисотом году из Москвы в Красноярск ехали год. В середине девятнадцатого века Суриков шел с санным поездом два с половиной месяца. Минусинск в те времена был крошечным городком, заброшенным на самый край земли.

Современные средства транспорта окончательно сделали Землю маленькой, и продолжают делать ее все меньше. За двадцать лет то, что было «далеко» стало «близко». Сегодня иметь дом в Хакасии – то же самое что двадцать лет назад иметь его в сотне километров от Красноярска. Абакан – это близко.

Не раз обсуждали с Тимуром проблему – мы часто фиксируем что-то… Мы точно знаем, что «это» существует в реальности. Но мы не знаем и не понимаем что это такое. Не в состоянии объяснить.

Вот подходим к озеру Белё, спускаемся по склону. До ровной, как зеркало, воды, диаметром около трёх км, порядка двухсот метров, и спуск – метров тридцать.

– Смотрите! – Протягивает руку Тимур.

Мы все трое ясно видим – под самым берегом вздымаются волны. Высокие для озера – в полметра-метр. При полном безветрии встают волны, опадают, идут кругами, уходят и гаснут, понижаются… Что это?!

– Местная Несси… ― Говорю я, с полным пониманием – никакой «неси» в озере Белё нет и быть не может.

– Интерференция – наложение волн? – Предполагает Тимур. Тон удивленный, потому что никакого наложения волн нет и быть не может. Ни ветерка. В озере на воде ничего и никого.