Александра Стрельникова - Моя американская бабушка. Сборник рассказов

– Это временные трудности, нужно еще немного потерпеть, – вздохнула бабушка Агнесса.

– И это говоришь мне ты? Ты, чья жизнь, вообще, прошла в виде сплошных экспериментов: социальных, политических, экономических? А мы так жить не хотим. И не будем.

– Никогда нельзя сжигать все мосты, – опять вздохнула бабушка.

– А мы возвращаться не собираемся, – запальчиво ответила мама.

– Ох, не зарекайся, милочка…

– А вот ты, наша дорогая мамуля и бабуля, знаю, почему упрямишься…

Мама Жанна сделала паузу и решительно продолжила:

– Тебе сорок восемь лет… Мы – твои ближайшие родственники, и я не хочу, чтобы ты оставалась здесь одна.

– Только не надо меня хоронить раньше времени, – усмехнулась бабушка.

– Знаю я, знаю, что тебя здесь держит, – продолжала наседать мама. – Этот… твой художник. Ну, пора бы поумнеть тебе уже. И не странно ли, что подобные слова дочь вынуждена говорить своей великовозрастной матери?

– Во-первых, не надо зацикливаться на моем возрасте, – парировала любимая «баушка». – И оставь моего Петеньку в покое. Сколько раз тебе говорила…

– Мой Петенька, мой Петенька… Слышать имя этого мазилы не могу! – не на шутку разошлась мама Жанна. – Сколько раз я твердила: если не женился он на тебе двадцать с лишним лет назад, то теперь не женится и подавно. Неужели ты всё еще надеешься? Мам, ну, разуй же глаза, наконец! Тот поезд давно ушел…

Бабушка Агнесса нервно сжала кисти рук и вся раскраснелась, готовясь возразить дочери.

Но мама не дала ей вставить слово.

– Я знаю: ведь это из-за него ты рассталась с отцом. Именно ты была инициатором развода. И потом я, начиная с шести лет, должна была довольствоваться воскресным папой. Лишила меня родителя в надежде, что твой развод и Петеньку подвигнет на какие-то решительные шаги? «Ах, Агнессочка! Ах, моя красавица! Давай еще твой портретик нарисуем для выставки»…

– Этот разговор бесполезен, – сухо ответила бабушка на подобное замечание

– Отчего же бесполезен, мама? Ну, имей мужество признать свои ошибки. Ведь, между нами девочками говоря, ты допустила большой женский просчет. Первоначально должен был развестись мужчина, а потом уже ты. Ну, не собирался он разводиться никогда. Его и так всё устраивало. Сперва – нельзя было ему жену беременную бросить. Затем – вторым ребенком она забеременела. Потом: кто ж таких малолеток бросает? Разве что изверг какой… А Петенька – он, ведь, не изверг? Он просто – любвеобильная художественная натура. Ну, уже и детки его давно подросли. Теперь-то что мешает вам объединиться?

– Жена болеет, из больниц не вылазит, – тихо сказала бабушка.

– Ну, не могу я больше это слышать. Болеет – не болеет… Может, и правда, болеет. Но только ждать тебе здесь больше нечего. Тебе ничего не светит, понимаешь? А сколько времени ты на него потратила? Всю свою жизнь перевела. И я из-за него еще пострадала. Вот это, мама, очень трудно простить.

Бабушка Агнесса выдержала паузу.

– Что касается отца… Да, я виновата. И вину с себя не снимаю. И всегда честно говорила об этом. Но что поделать: так случилось в нашей жизни с твоим отцом. А что касается Петеньки…

Бабушка энергично тряхнула копной блондинистых волос:

– Оставим это. Тоже мне: яйцо курицу будет учить.

– А что делать, если курица глупая? – возразила мама.

– В суп ее, в суп ее! – влезла я в разговор взрослых, услышав «про курицу». – Я куриный супчик очень люблю.

Вскоре наша квартира стала как-то пустеть.

Первым исчезло зеркало из прихожей. За ним – большой гардеробный шкаф и два мягких кресла. Кое-что из вещей мама раздавала своим подругам и детям подруг моего возраста. Когда я плакала, жалея свои вещи, мама приговаривала: «Не плачь, там у тебя будет всё новое и красивое»…

Она так хорошо умела меня успокаивать, рассказывая про новые цацки, что я совершенно спокойно пошла с ней в комиссионку, куда она снесла папину дубленку, свое турецкое кожаное пальто и мою красивую шубку из белого кролика.

– Не грусти, взамен этой шубки у тебя будет легкая пуховая курточка. Почти невесомая, но такая же теплая, как твой кролик…

А однажды к нам в дом пришел какой-то не в меру любопытный дядька… Любопытным мне он показался потому, что заглядывал везде: в ванную, в туалет, на лоджию и даже – на антресоли, попросив, чтобы мама поскорее освободила их от всякого хлама.

Очень скоро после прихода того мужика мы переехали в бабушкину квартиру, потому что наша квартира оказалась проданной тому дядьке, который мне так не понравился. Он и не понравился мне, наверное, потому, что уже начинал хозяйничать в нашем уютном доме…

Уезжали в Америку мы из квартиры бабушки Агнессы.

Помню, как папа с ужасом замахал руками на бабушку, когда она к нашим чемоданам и сумкам добавила еще огромный целлофановый пакет.

– Больше мы ничего брать не будем, Агнесса Михайловна.

– Здесь все необходимые лекарства и витамины: взрослые и детские. Вам надолго хватит. А медикаменты там очень дорогие, – возразила бабушка.

– Да, она права, – тихо и устало кивнула мама.

Папа махнул рукой. И мы «присели на дорожку».

В этом момент позвонили в двери. Это оказались таксист и дедушка Витя, с которым давно развелась бабушка Агнесса. Они пришли, чтобы выносить чемоданы и сумки.

Я и мама сели в старый «Москвич» дедушки, а бабушка Агнесса и папа – в автомобиль к таксисту. И поехали в аэропорт.

А вот момент прощания я почти не помню. Очевидно, в этом виновато время суток. А время было позднее, потому что я начала уже засыпать, пока мы ехали по бесконечно длинным московским улицам и перекресткам. Наверное, поэтому в моем детском восприятии и сместилось всё…

И долгий утомительный перелет с пересадкой я помню, как в тумане. И когда мы выгрузились уже в аэровокзале Сан-Франциско, мне вдруг показалось, что мы опять находимся в московском аэропорту, и я начала интересоваться: а где же бабушка с дедушкой? А они были, ох, как далеко… Потому что мы находились уже в Америке.

Наш первый город – Сан-Франциско. Наш первый дом… Они мне помнятся. Хотя, за ними были потом еще другие города и дома…

Поселились мы в районе Ричмонд, где, как уже сложилось, традиционно проживают многие выходцы из России.

Мы стали жить в квартире, которая в том, далеком уже теперь, детском восприятии, казалась мне странной и непонятной. Да, мне действительно было не совсем понятно, почему вместе с нами еще должны находиться какие-то посторонние люди.

Площадь квартиры была большой: в ней насчитывалось семь комнат. Но четыре из них пустовали и были закрыты.

Одну из комнат занимала наша семья из трех человек.

Другую – два африканца, которые лишь изредка здесь появлялись. Даже не видя этих жильцов, их присутствие я научилась определять по сильному запаху специй, который раздавался из нашей общей кухни, когда мужчины готовили свои национальные блюда.