Олег Зареченский - Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей

И как теперь мне в лагерь ехать, рука, как у боксера перед боем, только в белом, и болит…

У боксера тоже ведь болит, иногда, ну так он на то и боксер, а я? А я чего же, да ладно, все равно поеду, раненный геройски, в сражениях на деревянных клюшках, так героя, быть может, лучше примут, лагерь новый, и может быть отдельная палата, с окном и койкой у него, и все приходят посмотреть.

Но не проходит что-то долго, болит, а я бинтую часто, то есть каждый день хожу на перевязку. И строго тетя говорит:

– Не нравится он мне чего-то!?

Говорит моей сестре, тогда я с нею в лагерь ездил. Так строго говорит, сама строга, как на войне, – Не нравится вот что-то мне!

– И мне не нравится Вишневский! – я ей кричу, – Он пахнет сильно! А мажете Вы им обильно!

– То-то дело, – мне тетя грустно отвечает. – А ну-ка, подержи его! – и в сторону сестры кивает.

Что было тут, о том расскажут только стены, и тех уж нет наверно деревянных, только эхо, над прудом рябью пропоет.

Если Вы попросите об этом пруд, где плот, а на плоту мужик. Он спит. Был праздник у него вчера. Храпит. Неосторожный путник он. Им вся палата. Пропахла. Его и вынесли во двор. А там до пруда недалече. Поставили кровать на плот. И оттолкнули. Он поплыл. Ну, в смысле, плот. Поплыл. Мужик на нем. Храпит. Уже не сильно пахнет. Он все дальше. И легкой рябью лишь колышет, его. И плот его. Уютно. Убаюкал ветер. Так до обеда и проспал, на завтрак не попал, а зря, печенье выдавали и какао. С пенкой.

Ну ладно, расскажи серьезно, как было все, и как ты спасся!

Все так и было.

Пинцетом длинным, как кинжал, вонзилась тетя доктор в руку.

…А дальше был звук, звук стали о стекло. Вам какой больше всего не нравится? Иголкой по стеклу когда, или пенопластом о пенопласт.

Меня вот лично последнее выводит. Хотя и первое тоже неприятно, но терпимо. Поэтому и я стерпел, не уронил достоинство героя!

А вот если бы пенопласт там оказался, тогда точно бы не вынес, пал бы духом.

А так, ладно, ковыряйтесь, все равно не вырваться, вырывайте, чего там нашли лишнего, мы потерпим.

Триумфом опыта с любознательностью, если у врачей вообще бывает любознательность, был итог операции под названием «я тебя все равно вылечу, мальчик». Спасибо, на самом деле, действительно, спасибо! Не у всех она бывает, эта самая любознательность, но, случается, везет.

И главное ведь, без наркоза. Хоть дали бы нашатырю понюхать, иль спирта, каплю дали. Или хотя бы тонким слоем, намазали б язык, и губы тоже бы макнули.

Язык жених и ветер вдули б уговором легким, и было бы не так все страшно.

Но нет же, как настоящего героя – сестра держала, фельдшер плакал, когда вытаскивал его. Огромный красный треугольник торжественно на свет.

И вот пинцет!

в руках хирурга над главой и я живой. И радостный, и заживает быстро рана, Вишневский больше не болит, опять слова, что ты жених, как это глупо право, тети, звучит. Из ваших уст. Отец хранит, потом исправно, в кармане пиджака, и достает его любовно, в платок завернутый кусок – кусок стекла неровный треугольник.

Не помнил Булочка, чтобы с ним вместе во дворе гуляли его родители, точнее, не во дворе даже. А во дворах, правильнее было бы сказать, у подъезда своего мальчишка недолго задерживался, разве товарища из соседней коробочки подождать, или соседа с третьего. Хорошие были родители у соседа с третьего, красивые люди. Выглянут бывало в окно, проверить, здесь ли их еще отпрыск, встанут у проема, папа высокий с голым торсом чуть в глубине, а мама с плечами округлыми белыми голыми перегнется через подоконник, так что волосы ее светлые вниз прядями спадут, и общаются в таком положении со своим сыном, вроде и гуляет тот сам по себе, и вроде под присмотром опять же. Булочка тоже вместе с соседом голову задерет наверх, прищуриться, и давай любоваться чужими родителями, а с другой стороны, ну и что, Булочка свободен, а Вовчику дальше подъезда все равно нельзя, а на свободу никакую маму с ложбиной глубокой между скрещенных на груди руках не поменяешь, тут тебе и гостиница строящаяся с электродами, и железка за забором, и речка-вонючка, да всего не перечислишь, и все за одну маму-блондинку.

Поэтому, не помнил, чтоб гуляли. Отец, правда, иногда играл вместе с ним и другими детьми в футбол или, как полагалось зимой, в хоккей. Не помнил, чтобы они говорили ему, во сколько он должен вернуться домой – Булочка уходил домой со двора вместе с последним приятелем, когда уже темнело настолько, что игра в прятки превращалась в посмешище над водящим, а окна домов мерцали теплым голубоватым цветом телевизоров. Не помнил, чтобы ему ограничивали территорию передвижения, поэтому он был непосредственным свидетелем строительства в Москве некоторых Олимпийских объектов. Переходить дорогу самостоятельно он умел всегда, сколько себя помнил. Правда, ему пришлось официально зарегистрировать это умение у отца, на его глазах преодолев перекресток. Отец решил немного задержаться у скверика, в газоне которого у Булочки с приятелями был монетный двор. Там местная детвора добывала пробки для последующего превращения их путем расплющивания в монету. Булочка перешел перекресток, оглянулся, помахал отцу рукой, и растворился в зелени дворов.

Поэтому, когда встал вопрос о том, кто поведет сына первого сентября в первый класс, вообще, кто поведет сына в первый класс, вопрос отпал сам собою. Сам себя и поведет. С утра Булочке вручили букет гладиолусов, ранец, мешок со сменной обувью и отправили в школу. Отец, правда, все-таки довел его до соседнего двора, где Булочка встретил компанию своих друзей, идущих в школу по той же причине, при этом некоторые, правда девочки, имели в сопровождении пап или мам, но дальше дорога в школу и на завод расходились, отец повернул направо, и немного взволнованный мальчик зашагал на встречу знаниям. Один. Символично, но грызть гранит науки ему пришлось также самостоятельно. Отец подолгу отсутствовал в командировках, а мама была отлучена от участия с первых дней, дав неправильное решение задачки по математике. Булочка предлагал свое, но некое сомнения все-таки побудило его обратиться за советом к старшим. К маме то есть. Мама и была рада помочь, да в жизни ее было много куда более интересных вещей, а задачка, она и в школе своей не очень, чтоб успевала, да где там успевание, пока до школы двенадцать километров в весеннюю распутицу лесом дойдешь, вроде как уже и обратно пора, а если не распутица, так змеи на солнце так и норовят погреться выползти. А зимой-то вообще, пока через все сугробы нашагаешься, некогда учиться – все время в пути.