Олег Зареченский - Ховальщина. Или приключения Булочки и его друзей

– Где все? Я больше не буду! Меня позабыли!

Но память вернется, вернется и друг твой, с улыбкой протянет тебе хлеба краюху – столовские встали, еду кочегарят – а где остальные? Не помнишь уже? Вчера на зеленых, нет, точно, на желтых, мы их провожали, а ты больше всех, кудрявой на память писал темно-синим, по галстуку красному почерком ровным, что мол – тебя не забуду, и скоро приеду, ты только не смейся, и письма пиши, до тети, до Маши, с приветом от Кати, а может, от Гали, скорее, от Нади; а точно, с кудрями та Оля была? с кудрями брюнетка, а я по блондинкам! сам, что ли не помнишь, ведь я же грузин!

– Как здорово, Леха, что ты это! Чего будем делать со всем этим богачеством?

Булочка с террасы обвел взглядом весь лагерный инвентарь, останавливаясь на более недоступных в привычное время предметах – флагштоке с привязанным флагом и деревянной трибуне начальника. И немного приуныл.

Делать с этим богачеством ничего не хотелось, особенно, если оно, кроме тебя, никому сейчас не нужно. Это уже и не богачество вовсе. Так, недоразумение только. Истинные ценности надо искать, вечные. На речку надо, срочно на речку. С разбегу, по склону крутому, на ходу все с себя – хорошо!

Потом одежду аккуратно на голову сложить, носками кверху, и, придерживая получившуюся стопочку рукой, пойти по каменистому дну, щекоча белендрясы свои быстрым потоком и грациозно покачивая худыми загорелыми спинами, дойти до глубокого места и пуститься дальше вплавь, загребая только одной рукой, потому как другая на голове одежду держит, по-Чапаевски…

Пересменок!

Да не толкайся ты, как Василий Иванович на рельсах, всем места хватит! Всем достанется

со всеми качелями, каруселями, речками мелкашками и вонючками, дикими кабанами и дикими деревенскими, надувными лягушками и пожарными бочками, пахнушими на солнце краской красной масляной разогретой. Да, всем достанется, да не всем выпадет. Как это? Бывает. Но Булочке и Лешке случалось, везло. Лешке, правда, больше. Жилы у него все-таки были старее. Отсутствие дисциплины и внимания со стороны взрослых, ну разве тебе повариха с кухни прокричит, чтоб за сухарями зашел, превращало и без того свободную жизнь во что-то феерическое. А обязательное построение с утра? Где там! Раз помнишь, со мной было тоже такое, стояли на линейке, а солнце зарядило, жуть. И вот смотрим, стали падать, то тут, то там, пионеры. Да прямо на газон стриженный. Как будто на расстреле. Косит их из пулемета, а они падают и падают, ты тоже тогда упал, руки вожатого подхватили тебя и в сторонку, в тень. Там уже и фельдшер в халате, что-то понюхать дали, вроде отлегло. А тебе еще сегодня в футбол. Ну, ничего, оклемался, пошел…

Остановите стрелку циферблата! Куда хочу теперь пойду я, компот желаний и привычек покажет путь мне хитрованный. Карманы сухарями полны, воды немного в них добавлю, из речки нашей из вонючки, айда купаться вместе с нами! Места ты знаешь, где не мелко, где надо плыть держась за ветку, чтоб не снесло теченьем быстрым, чтоб не снесло в далеко море. Ведь географию мы знаем, что все впадает и выходит, обед бы только не забыли, столовские, пока мы тут. А то опять придется в поле, идти на берег на колхозный, чтоб трескать там горошек милый, не чешский, не чеширский, нет! Зеленый. Чтоб кабанов потом бесстрашно пугать музыкой громогласной, ломясь валежником лесным. Хочу, чтоб был всегда таким, наш день и пересменок ясный, нас озарял. И был своим! Не я, мы все такие были, кто видел кабанов, кто нет, своими.

Сухари достанем, сыграем в салочки крапивой, и ну бежать, толкнув босыми. Землю, повернем чуть вспять и остановим, постоим, посмотрим и отпустим, пусть катиться, несет нам вечер с комарами, что затмевают собой звезды, мышей летучих и лицо. Твое, мое и ё моё.

А вечером хорошо, прилипнешь к остывающему подоконнику мягким местом и, глядя на оранжевый лес вдали, споешь сам себе песню:

Петь нужно на мотив группы BONEY M.

Забыл я, как лагерь назывался, тот, другой, после в него ездили пару раз.

«Маяк».

Хоть был Булочка там человеком новым, но предыдущие его пребывания в «Радуге» и накопленный жизненный опыт не составили большого труда быстро адаптироваться, занять в палате лучшую кровать, то есть кровать у окна и отдельный, на четырех человек, а не на половину отряда, стол в обеденном зале столовой. Там вообще все правильные какие-то были, примерные. Так, разве, пару персонажей и пытались высказаться по поводу, ты чего это, а потом хоть и остались не довольными, успокоились, а самый активный в конце смены приобрел все заработанное на лице своем – с тем и уехал. А лагерь был классический, ничего не обычного, та же Радуга, только другой планировки. Да девчонки другие. И ты уже взрослей. Интересно! помнишь, как за клубом, из-за одной, стенка на стенку с другим отрядом. И вроде девчонка не твоя была, ты с ней даже не дружил, а дружил кто-то из твоего отряда, и ты идешь, распаляясь на вечернем воздухе, он ветром теплым летним обдувает лицо твое возмущенное, как так, из другого отряда позарились, на наше. Не наша, ну все равно, он то наш? наш. И прохлада летнего вечера позволяет не потеть двум катающимся по свежей траве телам, при удобном случая молотящих друг друга кулаками по лицу. И ты стоишь за клубом, и синие сумерки обволакивают противоположный строй дымкой вечернего тумана, и разводящий из старшего отряда не дает сойтись стенкам, до первой крови, кричит, до первой. А потом летишь по высокой траве навстречу неизвестности, руками истошно в кулаки сжатыми, размахивая, пока не утыкаешься в противоположных. И вот достает тебя чья-то, и ты ухватившись за нее, катишься по мокрой туманом траве, подсознательно думая, что не отстираешь рубашку, и глупо было одевать на драку парадные штаны, а другие все равно в сушилке, и вариантов у тебя нет, не голым же идти на важное дело такое. А девчонка и впрямь симпатичная, да только не твоя, да разницы нет, драка все равно. И вот уже клешнями схватил ты захватом отработанным шею соперника, и катаетесь вы, и как кричит кто-то «шубись», или «шуба ребзы» орет, а одежда эта верхняя зимняя ничего хорошего не сулит, вожатого сулит в лучшем случае или, чего хуже, начальника. И бросаешься ты ланью пугливой кустами густыми темными в лес ближайший, и отдышавшись там, обретаешь вдруг в соседе рядом отдышавшемся не соперника толькочтового, а друга по опасности случившейся, и пробираетесь потом вместе тропами незнакомыми к корпусам своим, а там уже бегают, суетятся, вожатые, где пионеры мои гадские, кричат, я их, я их найду. А ты штаны отряхнул, и как ни в чем ни бывало подходишь, что случилось, интересуешься, и чего за шум.