Ярослав Полуэктов - За гвоздями в Европу

***

В общем, который уж раз, ищу грабли.

Не хватило одного позора: с напечатанной книжкой.

Никто не купил: НИ ОД НОЙ! Как у Миллера поначалу.

Война помогла Миллеру (Анаис Нин также не забудем, и Обелиск), но, по сути, солдатики привезли Миллера в Америку: как порнушку. А там его Слава дожидалась: она знала, вернётся Миллер, дождалась таки.

Я же кто при своём балансе таком? Нет у меня Анаис Нин. Мои Анаисы Нины сами денег выпрашивали: ненавязчиво так: дай денег, писатель, у тебя же есть, а не дашь на колготки, то так и останешься графоманом.

Знаю, знаю: ихь дас ист мазохистъ Длиннъый Буй Вштанинуневхожевъ. И Джордано Бруно заодно, горю, ага, над зажигалкой Зиппо. Частично Галилео Авсётакияверчусь. Ага: в Пизе, дрянь тя задери!

Итак, я что? я вместо поддельно битого стекла решил пройтись по граблям: марки «в точке приложения ко лбу прилеплен топор»? Чтобы наверняка, поэтому так сделано?

Ну да: меня – орангутанга-то сапиевидного? Меня? Мыслящего? Граблями? С топором?

Бросьте! Мне, да станет всем известно, что по обыкновенным граблям, что без топоров – одно удовольствие скакать. Уж такой я с детства ловкий. А вот по граблям с топорами – ещё не пробовал. Это забавно. Вот додумаю план-чертёж и пройдусь!

***

Объясняю позицию ещё раз. Специально для тугодумов. Можете с начала перечитать: я не против. И не надо мне тыкать, что, мол, задумчиво слишком написано. Читать надо внимательней, и в голове строить картинки. Станьте художниками своего воображения, в конце-то концов! Скомандуйте! Никто вам, кроме вас самих, не разжуёт!

Во-первых: набор букв в указанных «За гвоздями в Европу» – это не самый первый, зато мой самый неудачный расклад по романописанию.

Это образец «высочайшей графомании» в самом, мерси эскюзьми, наи-при-херовейшем, в самом академически несимпатичном, то есть в медицинском значении данного термина.

Но! Это весьма-привесьма познавательно.

Это может стать учебником. Будто «Энциклопедией традиционных ошибок начинающего литератора». Которая, ввиду полноты сборника, явится прививкой и заклинанием знахера от предотвращения повторения подобного.

За каких-то четыреста рэ: всего! Считай бесплатная наука!

Самое главное, что энциклопедия составляется не столько для меня, как для какого-нибудь похожего бедолаги, графоманщика, такого же наивного и самонадеянного: типа «авось пронесёт» дилетанта, самостоятельно тренирующего личный инструментарий продвижения, сеяния и жатвы, класса «мастер-грабблес», на экспериментальной ниве литературы. Граждане! Купите пиармашинку!

Во-вторых (с торговлей закончили): текст интересно сохранить для: для собственной графоманской истории, едрён корень!

Которая – история – и есть самое настоящее приключение. Ага. Робинзона-блинЪ, братьев Гримм, мистера Лавкрафта унд иже.

Понятно дело для чего нужна такая история: чтобы пользоваться такой историей, надо иметь эту самую историю под рукой. В бумажном виде. Чтобы чиркать в страницах. И на полях. Красным карандашом. А также чтобы резать бумагу на части. И составлять из них сюжетосоставляющие блоки, кирпичи, они же карточки. Как мисс Барякина советует. Кажется. Ей известно лучше – что это за карточки. Она в нужном месте живёт и оттуда русских неучей учит.

Выходит, снова всё деется по американской литературно-конспирологической науке. Как и экономика. Ага. Слышали, видели, испытали. От которой хоть «стой кто идёт», хоть рыдай. Простреленный. Не в воздух, а насквозь.

Ох уж эти Кинги, Вотсы и Джеймсы Фреи! Ох уж эти Эльвиры проповедницы.

Ничего против никого из названных не имею, но чувство не обманешь: «растудыть» это называется!

Где русские Белинские, которые Гоголей не жалели?

А вернуть на полки графомана Боборыкина! Вот же где эталон графомании. На него держать!

Я ничего этого не говорил. Это просто вырвалось. В сердцах.

В-третьих: чтобы весело смеяться над самим собой.

Смех и самоирония лечат. Мои «европейские гвозди» —настолько очевидный блин, особенно видный со временем, что только диву даёшься: насколько смел и безрассуден.

Был.

До ослиной тупизны.

И это с учётом «более чем приличного возраста».

Что, конечно, старичка не украшает, но к международной формуле «маразм со старостью крепчает» дополнительный аргумент.

Печатая вариант, пусть не в серьёзном виде, а, в некотором роде, «для простачков», но, тем не менее, в настоящем, а не в вымышленном книжном издательстве, я, о Боже, о Апелюн! О чёртова память! я предлагал читать свой литературный (едино детский, пьяный, дебильный) лепет, надо же додуматься! Товарищам своим!

***

О товарищах отдельно.

Бог рассудил правильно: он не дал распространиться бездуховному продукту моей башки и делу рук моих в обществе читателей.

Я опозорился лишь перед своими друзьями.

А друзья, как известно, это ещё не весь мир, а всего лишь «скажи мне честно кто твои друзья и я скажу кто ты».

Это обстоятельство утешает.

А друзья мои, между прочим, скромно помалкивали.

И даже не хихикали втихаря.

Жалели что ли?

Или это такой изощрённый вид предательства?

А это разве по-товарищески: увидеть гэ в печатном виде: затем: на основании красивой обложки, выпросить и принять гэ: в качестве дорогого подарка. После долго держать это самое у себя: словно хилого, но золотом-какающего ослика.

Далее делать вид, что это самое, которое гэ, ими читаемо. И что из ослика это самое ещё не всё вышло.

А, пробежавшись по этому самому по взаправдашнему: с бодуна: на следующей же пивной товарищеской посиделке: взять, и не дать писаке понять, что проба, наконец, снята, что проба прошла экспертизу, и что она… ёлы палы… что она точно не девяносто девятая. И даже не близко.

И что ослик, как следствие, вероятно, испускает, с моей помощью, и Апелюн всподмогнул, натуральное гэ, а не скромное «это самое», и не так всё это здолларово, как предполагалось читающим товарищем поначалу. Да и ты, принятый с помощью красивой обложки за успешного писателя, на самом-то деле хуже Апелюна и даже того графомана подворотного… который из мусорки достаёт и читает. Ага.

И что после этого думать твоему-моему читателю? Надеяться, что останется всё по-прежнему? Что раньше ты был нормальным человеком, а теперь ты и не графоман и не писатель, а нечто пахнущее? Что думать самому после товарищеской экспертизы и полного опарафинивания: что тебе-писаке можно как ни в чём не бывало продолжаить пить с друзьями пиво?

Да, товарищи сделают вид, что ничего не произошло. Но теперь они не позволят обмениваться с тобой кружками. А также будут чокаться с тобой осторожно: чтобы твоя, замаранная тобой, пена не попала случайно им. Они, глядя на тебя, теперь морщатся как от кислятины.