Алексей Каздым - Рассказы геолога. Археологические бредни. Рассказы и эссе. Воспоминания автора о работе в геологии и археологии

Как-то ночью Альма вскочила, залаяла у дверей. Он зажег керосинку – шерсть на загривке собаки стояла дыбом, она злобно рычала и лаяла, но наружу не просилась, а за стеной избушки кто-то ходил, и явно это был не человек. Кто мог в такой мороз, стужу, пургу, подойти к избе, какой зверь? Россомаха, но они осторожны, да и по ночам не ходят, выжидают, когда все уйдут, чтобы влезть в избу и похозяйничать, мог быть ещё медведь-шатун, да волки. Он взял фонарик, которым пользовался редко, экономя батарейки, зарядил карабин, осторожно вышел в сени, приоткрыл дверь, посветил. В снежной круговерти метнулись несколько фигур, мелькнул отблеск зеленых глаз. «Волки, да как много, окружили избу, мясо в сенях чуют, хотят добраться, оголодали… Ну ничего, не войдут», – он закрыл дверь, тщательно запер на щеколду, и спокойно пошёл спать. Альма всю ночь ворчала и рычала – он прикрикивал на неё, мешала спать, а волки, вероятно, кружили у избы до утра.

Утро было тихим, на снегу виднелись полузасыпанные следы волков, Альма долго вынюхивала следы, рычала и взлаивала.

– Ничего, ничего, собака, если этой ночью опять придут, будем стрелять, это наше мясо, мы его добыли, тащили, и с волками делиться не собираемся!

Ночью волки опять бродили у избы, он постоянно просыпался из-за лая Альмы, а утром увидел, что стая вертелась неподалёку, явно не боясь ни человека, ни собаки. Для острастки он выстрелил в воздух, волки исчезли, но вскоре опять замелькали вдалеке. «Что ж, придется стрелять, а то не отвадишь». Он вспомнил, что в Посёлке зимой волки часто подходили к домам, на людей, правда, не нападали, но зазевавшуюся собаку вполне могли утащить.

Вечером он приготовил карабин и фальшфейеры, проверил ружьё, зарядив картечь, и стал ждать.

…Альма заворчала, навострила уши, шерсть на её загривке встала дыбом… «Так, пришли волки, пора…». Альму он привязал, чтобы не бросилась на волков – разорвут, приоткрыл дверь, шипящий фальшфейер осветил темень. Около избы бегало с десяток зверей, зеленые глаза отсвечивали, и ему даже стало жутко: один неверный выстрел, одна ошибка и всё, его одиночество закончится, так толком и не начавшись.

Волк, огромный, раза в два больше Альмы, бросился к нему, но выстрел картечи его свалил, стая остановилась в нерешительности, он снова выстрелил, свалив ещё одного волка, и увидел, что стая отступает.

Всю ночь он не спал, ожидая нападения, но видимо умные звери поняли, что его просто так не взять, и ушли…

Утром он посмотрел на убитых волков, один был просто огромен, таких он никогда не видел, матерый, с громадными клыками. Что ж, подумал он, вот и ещё две шкуры, можно будет себе и безрукавку сшить…

День он провозился со шкурами волков, ободранные туши погрузил в волокушу и на «Буране» отвез подальше, по Реке, чтобы не привлекать зверей. На обратном пути остановился и долго смотрел на тайгу, скалы, замерзшую Реку, слушая безграничную тишину.

Так шли дни, недели, он ходил проверять ловушки, где-то в середине зимы провел «ревизию» продуктов, был рад и удивлен, что использовал их даже меньше, чем ожидал, понял, что стал гораздо меньше курить; что припасенные им рис, гречку, пшено, да и сахар, он употребляет очень мало, вместо чая пристрастился к различным травам и ягодам, которые он засушил и заготовил летом, а ел в основном рыбу да лосятину, иногда зайчатину.

«Да, совсем „оробинзонился“, как наши предки стал, рыбка, мясо, да трава в заварке!». Его порадовало то, что он не выживал, терпя лишения и трудности, а именно жил, жил спокойно, неторопливо и размеренно, дни были заняты то охотой, то выделкой шкурок и домашними хлопотами. Удача или точный расчёт, а может и главное – одиночество, мобилизация всех его сил, надежда только на себя, готовность к лишениям и испытаниям, да и заранее приготовленные, рассчитанные запасы, отсутствие нервозности и стресса, давали возможность спокойно жить одному. И это была не борьба с природой, не борьба за существование, а именно просто жизнь, жизнь одного человека в глуши, в тайге, в непролазном снегу, в пургу и снегопады.

Наступили сильные морозы, по ночам изба трещала от холода, но не промерзала, печка тянула исправно, запаса заготовленных, нарубленных дров хватало ещё надолго.

Он совсем забросил свой дневник, куда раньше по привычке ежедневно или раз в несколько дней заносил краткие сведения о том, что было им сделано, какая погода, что произошло.

Но теперь ему это было неинтересно, он открыл дневник, почитал ранее написанное, занёс несколько строчек, и с удивлением понял, что пальцы его огрубели, что держать карандаш тяжело и неудобно, да и писать было не о чем, мысли не просились на бумагу, они были сами по себе, и не нужно было изливать свою душу на белые листы бумаги, описывать события, чтобы потом их анализировать и не допускать ошибок. Да и если бы он сейчас ошибся, то это могло быть его последней ошибкой. Он закрыл дневник, положил его на полку, и вскоре забыл о нём.

Дела, дела, ежедневные хлопоты были важнее мыслей на бумаге, скучать было некогда; нет, он понимал, что не одичал в глуши и одиночестве, он помнил наизусть страницы книг, которые читал когда-то, иногда он про себя, да и вслух, декламировал стихи, разговаривал с Альмой, его интеллект за месяцы одиночества не пострадал, скорее наоборот, пришла некая философская уверенность в правильности выбранного им пути, и если перед зимовкой и были какие-то сомнения, то теперь они полностью исчезли…

Постепенно дни становились длиннее, но однажды, в феврале, пурга закрыла его в избушке на пять дней, мело так, что нельзя было отойти на несколько метров, дверь несколько раз приходилось откапывать, а один раз даже пришлось вылезать через люк в потолке и чердак.

Весна пришла незаметно, снег ещё лежал, но яркое солнце и длинный день, после зимней тьмы и снежной круговерти, радовали его, время снегопадов прошло, днём над снегом был наст и Альма резала лапы, да и ему на лыжах ходить стало трудно, наст ломался, а под ним – рыхлый снег с водой, однажды провалился чуть не по пояс, и он уже почти не ходил на охоту, тем более и сезон уже заканчивался.

За зиму он добыл пару десятков соболей и несколько куниц, взял в капканы пять лис, а в петли – с десяток зайцев, убил росомаху, которая несколько дней шаталась у его избы, добыл ещё одного лося. Из волчьих шкур он сшил себе безрукавку на зиму и осень, из заячьих – на весну и лето, из лисьей шкуры – шапку, и хотя были они пошиты немного кривовато, да и швы были не совсем ровные, он был очень горд своим портняжим искусством. Лосиную шкуру повесил над топчаном, другую бросил на пол, вместо ковра, а оставшиеся шкурки можно летом сдать, купить патроны, да и зарплата наверное за зиму в леспромхозе накопилась… Но когда он подумал о «цивилизации», о том, что придётся ехать в Посёлок, то даже расстроился, несколько дней ходил печальный, всё валилось из рук, но потом прикинул, что и керосин нужен, и бензин для моторов, свечи, батарейки и патроны, да и запчасти для «Бурана», именно то, что не привез прошлой осенью исчезнувший напарник. Он вспомнил о нём, и стало грустно, наверное, вдвоём было бы зимовать легче и веселей, но раз уж так вышло, раз он сам выбрал свою судьбу одиночки, «Робинзона», значит, так и должно было быть.