Бенуа Клеман - Жизнь в квадрате. Роман

– Если бы вы знали сколько часов мы провели вместе, гуляя в этот день, даже не зная, куда мы идем… И как мое сердце почувствовало тогда чистоту этого мгновения аллегро, которое нас переносило так далеко…

Старый Квебек никогда не казался мне таким необыкновенным, как в эти мгновения, как будто каждый камень был положен к нам под ноги с единственной целью: подарить нам окрестности города, которые вырастали перед нами исключительно для нас…

Я был взволнован и так счастлив находиться в такой милой кампании… Мы шли спокойно, по воле наших инстинктов, остановившись в конце концов, в чайной, где выпили самый восхитительный горячий шоколад…

Разговоры были редкими и робко велись во время всей нашей прогулки, но, прибыв туда, очарованные этой нежной томностью атмосферы кафе, дороги нашей жизни открылись, как автомагистраль без ограничений в скорости…

Жюльен улыбнулся ему. Он всегда любил это описание автомагистрали и живо воображал себе напряженность той сцены, о которой рассказывал Симфони с особенной страстностью.

– Но почему эту ночь вы провели отдельно? – спросил его молодой человек, чтобы еще больше наполнить рассказ подробностями.

Симфони неожиданно удивился.

– Откуда вы знаете, что она ушла?

Не ожидая ответа бармена, он продолжил историю.

– Самое худшее было в том, что она не объяснила мне ничего… В какой-то момент она непрестанно наблюдала за мной, слегка покачивая головой слева направо, словно то, что происходило, вступило в противоречие с могущественным магнетизмом, который тогда нас объединял, затем поднялась, деликатно скользнула поцелуем кончиком указательного пальца моих губ, потом покинула меня, не давая мне возможности ее удержать…

В семье Рафаэля в воскресное утро всегда был запланирован поздний завтрак, проходивший после полудня, в том месте, которое они нашли для его проведения в большом городе Монреале. Рафаэль обожал этот день недели, даже если на следующий день им предстояло возвращение в школу, вместе с его сестрой, которая была старше его на два года.

Обычно вся семья Мерсье шла пешком по улице Мон-Руаяль, которая была заполнена тысячами работников, находившихся в отпусках. Они шли долго к западу, прежде чем отправиться к улице Шербрук, чтобы потом следовать к Риц, где они собирались роскошно позавтракать в ресторане отеля, одного из самых популярных в 50-е годы. Это было их еженедельным безумством, которое они себе позволяли.

Часто летом они заменяли завтрак в Риц роскошным пикником в парке Лафонтен, потом к 13 часам они направлялись в амфитеатр, в то место, где давали фортепианные концерты, театральные пьесы или кукольные спектакли, которые забавляли маленьких детей.

Иногда отец Рафаэля, страстный любитель джазовой музыки, приводил их к старому другу – музыканту, который жил в этом же квартале.

Этот контрабасист всегда громко смеялся, когда они приходили к нему без предупреждения, что очень смущало Рафаэля, и он, со своим ростом восьмилетнего мальчугана, прятался за спину сестры, которая была чуть выше его.

Музыка всегда раздавалась в этой квартире и Рафаэль начал обожать атмосферу джаза, которую он слышал впервые и которая, казалось, заметно отличалась от того, что написал Шопен. Он проводил часы, слушая то, что рассказывает этот человек, чье существование, казалось, было лишь взрывами импровизаций и смеха. Джаз был дыханием его жизни, тогда как контрабас был его сердцем.

Его звали Сэм и его английский акцент, который вибрировал в приобретенных с годами квебекских выражениях, вызывал в нем самом заразительный смех. Тогда все видели его большие белые зубы, которые поразительно контрастировали с чернотой его кожи.

Можно сказать, что серп луны сиял очень часто в небе этими ночами.

Сэм практически постоянно держал контрабас в руках, словно речь шла о длинной трости, которая его поддерживала; потом, как если бы ему нужно было взять дыхание, он внезапно останавливался в самой середине фразы и играл несколько нот прежде, чем продолжить свою мысль.

Совсем молодым он научился играть у своего отца, который сам был контрабасистом, прежде чем его талант привел его в самые лучшие оркестры, везде понемногу, по всему миру. В конце концов, он обосновался в Монреале, утверждая, что время его не спеша догоняет и что женщины здесь необыкновенно красивы.

Сэм горячо любил этот город, который представлялся ему маленьким Нью-Йорком, его родным городом. Тем не менее, чувствовалось едва заметное дыхание ностальгии в его голосе, когда он им описывал очень детально этот огромный город, уникальный в его понимании.

Он им часто объяснял, что Нью-Йорк был, в своем роде, выдающимся космополитом, и ни одно место в мире не могло сравниться с Центральным парком, местом, которое Рафаэль воображал себе как огромные феерические джунгли. Сэм рассказывал с восторгом мельчайшие забавные истории о различных кварталах, где он жил, анекдоты, которые всегда превращались в загадочные истории для детей.

Гринвич, маленькая Италия, Сохо звучали как невероятные обещания для Рафаэля. Он был зачарован рассказами этого человека, который говорил такой же эмоциональностью, как и импровизировал на контрабасе.

Между тем, Нью-Йорк слишком сильно изменился, чтобы мечтать о том, чтобы провести там остаток дней. Он предпочитал адаптироваться к спокойствию Монреаля.

На протяжении своей карьеры, старый Сэм играл с самыми великими джазовыми музыкантами. Все эти имена, которые он воскрешал в памяти, звучали как сокровища для Рафаэля. Более того, квартира Сэма была заполнена сувенирами, постоянно порождавшими все новые и новые серии историй, которые тот вновь рассказывал с большим воодушевлением.

Для Рафаэля это место быстро стало наиболее вдохновляющим из пещер Али-Бабы ровно до того дня, когда эта магия прервалась неимоверным желанием обжоры услышать, как тот играет на фортепиано…

— Я провел два года моей жизни, не встречаясь с ней… Два года, которые состарили мое сердце быстрее, чем все другие годы, вместе взятые…

Я вспоминаю, что к моему возвращению в отель в тот день, она позаботилась о том, чтобы оставить записку под дверью моей комнаты… Она написала странное слово: « Doppelgänger», что символизирует в некоторых немецких верованиях разновидность двойника – призрака, который может быть объединен с родственной душой. Она также написала, что магия оказывается гораздо мощнее, чем реальность, даже если она эфемерна… Она продолжала, утверждая, что то, что она пережила за несколько часов и тысяч наших взглядов друг на друга было ключом, который судьба преподнесла ей и что теперь она должна научиться безбоязненно встречать того, кто находится по другую сторону дверей… Она завершила свое письмо надеждой на то, что однажды две наши души найдут друг друга на этом же балконе в бесконечности и она просто его подписала: