Александр Рафаилов - Полузащитники Отечества

А вот капитан Андреев солдат не особенно любил. Он любил бухать. В трезвом состоянии этот офицер производил неплохое впечатление – чёткий голос, хорошая дикция, грамотная речь – выполнять его команды было приятно. Но, выпив, он преображался. Один раз он притащил неизвестно где взятые покрышки. И стал разбрасывать их по части, словно готовился к майдану. Разбросал. Пошёл ещё хряпнул. Потом начал, пошатываясь, бродить по территории, тыкал пальцем в валяющиеся то тут, то там покрышки и пьяным голосом спрашивал:

– Ч-что это т-такое?

– Покрышки, – честно отвечали ему срочники.

– К-кто их тут р-раскидал?

– Не можем знать! – отвечали срочники, на этот раз не совсем честно.

– Уб-брать!

Солдаты прятали покрышки, а кэп продолжал свой обход. Внезапно взгляд его упал на стоящий ещё со времён динозавров фургончик без колёс.

– О! Эт-то что т-такое?

– Фургончик.

– Его т-тут… ик!.. б-быть не д-должно. Уб-брать!

– Товарищ капитан, а куда его убирать?

– Т-туда! – отвечал капитан, неопределённо махнув рукой.

И срочники с обречённым выражением на лицах брались вшестером за этот несчастный фургончик и тащили его к ограде части.

На следующий день новый дежурный по бригаде очень интересовался, почему фургончик для наряда по охране автостоянки находится не на своём месте. И отдавал приказание вернуть фургон туда, где он должен стоять. И вновь шестёрка солдат с обречёнными выражениями на лицах тащила фургончик на прежнее место.

Известно, что армейский лексикон состоит из мата чуть более чем полностью. Найти военнослужащего, обходящегося без нецензурной лексики, было делом фантастическим. После нескольких дней пребывания в армейской среде мат воспринимался не как ругательства, а как разговорный язык. Некоторые достигали такого совершенства во владении оным, что могли в речи использовать длинные предложения, составленные только из матерных слов и предлогов. И предложения эти без проблем понимались остальными.

Однако в официальной речи солдата было место и некоторым вполне печатным выражениям. Впрочем, на гражданке они также не употреблялись, а, вернее, являлись аналогами простых гражданских фраз. Замена фраз производилась примерно следующая:

ДаТак точно

НетНикак нет (усиление эффекта)

Не знаюНе могу знать (априори)

ЛадноЕсть (попрошу мне одолжений не делать)

ЕстьПринимать пищу (по-научному)

ИзвинитеВиноват (вместо извинения – констатация факта)

МожноРазрешите (можно Машку за ляжку)

Слышь, придурокТоварищ сержант

Товарищ солдатСлышь, придурок

В принципе, солдату для общения достаточно этого перечня фраз. Причём не слишком важно, какую конкретно фразу употребить в том или ином случае. Скажем, если тебе задают вопрос из категории «Ты ебанулся, боец?» (а других вопросов солдатам в учебке не задаётся), то совершенно неважно, ответишь ты на него «Так точно», «Никак нет», «Не могу знать» или «Виноват». Уж лучше сразу отвечать «Есть!» – не прогадаешь.

Официально эта аббревиатура расшифровывалась как «парко-хозяйственный день». Солдаты давали иную расшифровку, которую смягчённо можно озвучить как «полностью хреновый день». Ну а ассоциировалось ПХД всегда с одним. С пеной.

Пена наводилась пролетарским методом. В идеальных условиях, то есть при наличии всего необходимого инвентаря, для этого требовалось: два ведра, кусок мыла, совок, швабра и тряпка. В реальных же условиях на двенадцать человек приходилось одно ведро, одна сломанная швабра и пара тряпок. Без совка можно было обойтись.

Инвентарь все постоянно норовили друг у друга стырить. Приходилось прятать его под кровати от посторонних глаз. Зато недостатка в уставном мыле армия не испытывала.

Технология наведения ПХД проста.

Полученный в каптёрке или по иным каналам снабжения кусок мыла мелко натирался в ведро подручными средствами (к коим могли относиться ножницы, подстригалки для ногтей, ножи, совки, мыльницы, футляры для зубных щёток и многое другое). Затем полученная мыльная крошка заливалась горячей водой. Если уборочной бригаде посчастливилось иметь под рукой ещё одно ведро, то мыльная вода с большой высоты обрушивалась в него. Затем обратно. И так несколько раз, пока пена из ведра не полезет наружу. Но чаще вода попросту взбалтывалась руками, что давало пену пусть и в меньших количествах, но зато при минимальном расходе инвентаря.

Следующей задачей было раскидать полученную мыльно-воздушную массу по полу. А пока один из уборщиков генерировал и разбрасывал очередные порции заветной пены, второй хватался за швабру со сломанным черенком и принимался что есть силы тереть ею пол.

Тем временем первый, покрыв всю поверхность пола ароматной белой смесью, брался за тряпку. Прыгая с ведром и тряпкой между разбросанными мыльными лужами, он добирался до противоположной стены. Клал тряпку на пол – и начинал тащить её, собирая высыхающую пену и выжимая её в ведро.

Оператор швабры, танцуя, доходил до стены. Тогда, при наличии второго ведра и второй тряпки, он мог проявить разумную инициативу и пройти по вверенной территории влажной тряпкой, смывая остатки пены, не вытертые товарищем. Но обычно эта часть признавалась несущественной и опускалась за ненадобностью.

Ну а в финале концерта весь инвентарь и весь личный состав собирался на взлётке. Каждый солдат вооружался уборочным средством – кто шваброй, кто совком, кто ведром, кто тряпкой – и начиналось коллективное мытьё центрального прохода.

Два оператора вёдер генерировали всё новые порции пены и бросали их под ноги, медленно отступая назад. Их атаковали трое нападающих со швабрами. Этими швабрами пена растиралась по полу. Швабромены неторопливо продвигались, а им на пятки уже наступала великолепная четвёрка счастливых обладателей совков. Совки гнали вперёд нерастёртую пену. А следом за пенным потоком ползли на корточках угрюмые владельцы тряпок. Тряпки стирали с пола остатки пены. Завершали шествие несколько танцоров, наводящих финальную влажную уборку. Впрочем, как уже отмечалось, это происходило не всегда. Ну а во главе колонны, на дистанции между генераторами пены и туалетом, туда-сюда с вёдрами носился курьер, постоянно меняющий воду. Всё стадо погонялось сержантами, а за этим блестяще организованным технологическим процессом наблюдали скучающие дневальные. В такие дни они, фактически, оставались без работы – их обязанности выполнял остальной личный состав. Для дневальных это было торжеством справедливости.

Воскресенье в учебке, в принципе, не особенно отличалось от прочих дней. Та же многочасовая строевая подготовка перед присягой, те же физические упражнения до полуобморочного состояния и та же тупая приверженность железной армейской дисциплине.