Сергей Минутин - В поисках высших истин

Любовь и Радость стирает отличия, а их отсутствие порождает различия, в виде недостатков, пороков. Сразу в чужом «глазу становится заметной соринка, а в своём и бревно не видать».

На самом-то деле Богу было всё равно, съедят дети его яблоко или нет. Он не жаден и не деспотичен, и, конечно, не сторож нам. Если бы Адам и Ева были готовы к принятию нового для себя знания, то они бы могли съесть все яблоки в саду и остаться там. Собственно Творец и просил их сначала подготовиться, а потом есть. Они решили, что готовы или просто схалтурили – «и так сойдёт». Не сошло.

Теперь попробуем представить себе, как два человека, рассмотревшие друг друга и пришедшие к выводу, что они очень разные и фактически тихо ненавидящие друг друга, могут опять стать одним целым. Только через общий труд, общее творчество, общую жизнь.

Творец ведь ничего не забрал у них, ни Любовь, ни Радость. Они всё это сами подзабыли, ибо знание неподготовленному вредно. Через любовь мужчина и женщина должны вновь обрести радость. Любовь вспыхивает, но быстро гаснет. Мы ищем причину угасания любви в быте. Это проще, особенно с учётом того, что только в соитии мужчина и женщина обретают хоть короткое, но единство и блаженство, хотя и это только при наличии Любви друг к другу. А дальше быт. Мы не пытаясь расширить любовь, постоянно расширяем быт. Наши дети, как яблоки в Райском саду, тоже вносят асимметрию в наши отношения, только уже примеряющую, как плод взаимной любви. Если яблоко – это раздор, то дети – это примирение. Но мы долго и упорно игнорируем этот факт. Забывая, что путь обратно в рай – это тоже поиск, это тоже получение знаний.

Опять влюблён. Барышня по имени Леночка своей роскошной грудью и молодостью привела меня в состояние глубокого и неспокойного томления. Жаль только, что встреча наша состоялась на чиновничьей тусовке, где я присутствую как местная достопримечательность, будучи писателем, а она на подтанцовках. Что хорошего может быть в чиновничьей тусовке, да ещё районного масштаба.

С одной стороны, злые бабы, уже пожилые, уже неинтересные, которым всё не так: и стол кривой, и рояль старый, и красной икры нет. Меня почему-то эти злющие бабы развеселили. Я смотрел на Леночку в шикарном атласном платье с широким декольте и представлял, что не будь здесь этих злых и состарившихся баб, то любой чиновник этой Леночке прямо немедленно поставил бы хоть ведро красной икры. А я бы расстарался быстрее всех.

Но эти злющие бабы со своими злыми словами отбивали все желания. Глядя на них, даже Леночку не хотелось ни прислонять к роялю, ни даже усадить на колени. Видимо, для женщин уход молодости связан со стремительным удалением красной икры, если они, конечно, не запасли её впрок в своё время. Домой пришёл в три часа ночи. Весь следующий день думал о ней. Нынче прошло.

В моей жизни каждая женщина – это событие, единственное и неповторимое. Я всю жизнь умудряюсь сохранять очарование первой любви, не терять остроту чувств, новизны ощущений. Меня до сих сильно удивляют и сильно тревожат люди, которые после обладания женщиной сразу же забывают её. У меня всё не так, я бабник, и женщины занимают все уголки моей души. Конечно, ко всему привыкаешь, но с другой стороны, привыкаешь только к тому, что не сам искал, не сам выбирал, к тому, что само и легко пришло в руки. Попробуйте отобрать у скряги, собирающего свой капитал по копейке, его деньги.

Я скряга, я каждую свою женщину знаю и помню. Они доставались мне даже труднее, чем трудяге его копейки. Я так некрасив, что мой выбор женщин не интересует их вообще. Это они выбирают меня. И не ошибаются. Я для них становлюсь всем, их радостью, их счастьем.

Выбирают меня, и часто это выглядит довольно забавно.

На одной из художественных выставок меня поселили в один гостиничный номер с другим «падшим» художником. Так же, как и он, я был помешан на женщинах, в силу своих недостатков, точно так же он был помешан на вине в силу своего крепкого здоровья.

Сосед в нашем поединке одерживал верх. Мы оба стоять и говорить уже не могли, и хорошо нам было необыкновенно, одно художественное видение сменяло другое.

И тут в номер входит наша коллега, очаровательная художница и обращается ко мне: «Пойдём, радость моя, я открою тебе блаженство». Видимо, её сразила наповал одна из моих картин, и она решила, что я её достоин.

Сосед мой сразу заскучал, а я хоть и джентльмен, но вот так уйти, оставив нового друга, тоже не мог. – Сейчас, – мычу я ей, – на посошок выпьем и прямо в твои объятья.

Выпили, и я пошёл, запинаясь о гостиничные ковры, навстречу блаженству. Блаженство началось с приказа: «Быстро в ванну».

В ванну я лез точно так же, как солдат лезет через бруствер. На дне ванны я ощупал себя и с тоской убедился, что мой «шахтёр» абсолютно ничего не чувствует, а значит ни на какой подвиг не способен. Я включил какую-то воду, видимо, тёплую и уснул.

Какой может быть бой, если оружие без патронов. Долго ли я спал, не знаю, но ощутил, как меня кто-то растирает полотенцем. Именно ощутил, а значит сознание стало возвращаться. Я отстранил всякую помощь и пошёл к гостиничной кровати обречённо, неуверенно, мутно. С каждым шагом я внушал себе, что никак нельзя уронить ни честь гимна, ни честь флага, ни тяжесть булавы, ни величие державы. Я чувствовал, как двуглавый орёл даёт мне волю к победе.

Она уже лежала и лукаво повторяла: «Ну, иди же ко мне». И вот я лежу. Я лежу, и «шахтёр» мой лежит, как после обвала, прибитый, обожжённый и совсем задохнувшийся. А голова моя уговаривает его: «Смотри, какая женщина, горячая, нежная, с сияющими глазами». «Шахтёр», у тебя одна задача, подняться в свой полный рост, может к тебе карандаш привязать». Вспомни, как твои братья долбят дыру в Америку на Манежной площади в Москве.

Засыпаю. Утро. В постели один. Встаю, иду, ищу, не нахожу, переживаю, ожидаю, волнуюсь, надеюсь, не ем, не пью и даже не похмеляюсь, дичаю от тоски, молчу, не улыбаюсь, почти плачу, слушаю и ничего не слышу, смотрю и ничего не вижу, и так до самого вечера.

Вечер, вновь вижу её. «Шахтёр» в полном порядке и шепчет: «Давай её быстрее уведём». Голова отвечает ему: «После вчерашнего, твой рейтинг упал совсем».

Подхожу к ней, сидящей к кресле, удивительно трезвый, робкий и похудевший. Жалобно смотрю ей в глаза.

– Ты женат, – спрашивает она.

– Женат, – отвечаю я.

– Уходи, – произносит она.

«Шахтёр» начинает бунтовать: «Ну, точно, вы все головы одинаковые, все больные, не могла вчера спросить, мы бы и ушли, а то ведь давай, давай, вконец замучила конец. А сегодня уходи. Давай ей быстро ответ».

– Не уйду, – упрямо произношу я.

– Уходи, – повторяет она.