Мирраслава Тихоновская - Симфония до-мажор. Роман

Все трое учились в городской музыкальной школе, но такой музыке, которую они слышали вечерами, их не учили. Это была совершенно иная музыка: очень простая, свободная, с такими же понятными, как и мотив, проникновенными словами, пленяющая душу сквозящей в них беззаботностью, которой хотелось жить всем.

Видя, как запросто, без особого труда, буквально из воздуха добываются завидные, лёгкие деньги, сравнивая классику с той музыкой, которая витала в воздухе, золотым дождём проливаясь на руки джазменов, ребята постигали философию жизни, непосредственно наблюдая эту картину. Вот, посмотри, говорила сама жизнь, видишь, есть более лёгкий путь. Пусть планка, которую подняли тебе, высока, но ты можешь выбрать путь полегче, такой же беззаботный, как эти песни, и непринуждённо скользить по поверхности жизни, не углубляясь в её суть. Существуют единицы ценителей высокой музыки, и есть популярный репертуар, который любят все остальные.

– Видел, «Мурка», «Семь – сорок» в ресторанах идут на ура. Каждый год одно и то же. Мы этюды разучиваем, а кому они нужны? Чтобы сбацать десяток модных мотивов, не обязательно консерватории заканчивать. Выучил десяток мелодий, и хватит, – рисуясь перед ребятами, бурчал Рома.

– Да ладно, а с чем ты на зональный конкурс поедешь? – осадил его Саня.

Озабоченные своими мальчишескими проблемами, начинающимися влюблённостями, сетуя на родителей, наседающих, чтоб, учась в школе, ещё и в музыкалке успевали, пробующие покуривать, ругаться матом, пить пиво, ребята держали курс к Зелёному театру. Этим вечером бывшая долгое время под запретом московская рок-группа, совершающая большое турне, давала единственный концерт в городе, обещая разрушить сложившийся порядок вещей.

Презрение, с которым старшее поколение относилось к рок-музыкантам, называя их грязными, тупыми, грубыми выродками и монстрами, оскверняющими идеалы советского общества, органы печати, призванные противодействовать широкому распространению рок-культуры, взывающие к неприятию «пагубного и опасного для детей развлечения, ведущего к буйному помешательству», забыв истину про сладость запретного плода, вызывали у молодых в первую очередь протестное любопытство к крамоле, восхищение прямотой, смелостью и непокорностью смутьянов.

Газетная полемика, умышленно смещая фокус на внешнюю атрибутику, извращая смысл скрытых за нею образов, старалась отвлечь внимание от заявленных группой тем, ставящих под сомнение общественные ценности, стремилась скрыть накал бунта, притушить разгорающийся конфликт.

Само по себе такое огульное необъективное, негативное отношение к рок-музыкантам создавало мотив, позволяющий завоевать аудиторию фанатов, не издав ни единого звука. Но правда была в том, что музыканты посягали на большее: на овладение душами. Их позиция разрушителей устоявшихся форм, нарушителей правил взрывала устоявшиеся стереотипы не только музыки, но и жизни. У них был другой взгляд на жизнь, и они сражались за новый мир, за победу индивидуальности, за веру в себя. Они возвещали мечту о всеобщей любви и духовном единстве взамен братства заложников долга перед идолами. Сотрясая грохотом канонады землю, они старались пробудить от сна разума сознание масс, противопоставляя патриотическим гимнам – свои манифесты, маршам – тяжёлый металл, формам – анархию и эклектику, идеологическому елею – скандальную честность. Одним концертом они обращали в свою веру, отменив старое воспитание, религию, идеологию, став вожаками, духовными учителями. Они призывали идти другой дорогой. Вот почему долгое время их музыка была запрещённой.

И только в стране попранной веры, утраченных корней, покосившихся заборов и устоев, на тверди, ставшей зыбкой, где от глухого безвременья разваливалась империя, долгое время удерживаемая стальной руководящей и направляющей рукой, а растерянная нация искала новые ориентиры, стали возможны эти концерты.

Отвергаемые советским обществом, предаваемые анафеме за пагубную ересь, рок-музыканты становились кумирами молодёжи, усматривающей в них предвестников новой эпохи.

Комсомольские лидеры, призванные возглавить редкие рок-клубы, чтобы снизить натиск рвущейся силы андеграунда, вывели их из подполья, наивно полагая, что рок – детская болезнь, которой нужно переболеть, перебеситься. Разве мог тогда кто-нибудь предположить, что у всех на глазах вырос антипод комсомола, что, выплеснувшись на свободу, теневая культура станет новым культом. Что рок, обрушившись девятым валом, как рука судьбы, накрывающая мир, подобно тем волнам, что временами прокатываются по белому свету то потопом, то моровыми язвами: чумой и оспой, испанкой и СПИДом, нещадно выкашивая население, станет не просто увлечением, лёгким поветрием, а новой религией, вероисповеданием.

И действительно, это и была своего рода болезнь, но только гораздо серьёзнее, чем можно предположить. Призванная эпидемией пройтись по миру и, очистив его, создать иммунитет у переболевших и выживших, она была очень, очень заразна.

Уже на расстоянии где-то в полкилометра из-за высокой ограды Зелёного театра были слышны раскаты мощных звуков настраиваемой аппаратуры. Как и всё местное пацаньё, друзья поднялись на склон высокого холма, в полукружье которого располагался театр, откуда хорошо видны окрестности, чтобы выигрышно расположиться напротив огромных, в человеческий рост, усилителей. Зрители занимали места, фанаты группы, следующие по пятам за музыкантами, толпились у сцены.

От взревевших динамиков первые ряды, всегда занимаемые номенклатурой, руководством города и горкомовскими работниками, как ветром сдуло. Кто-то поднялся подальше наверх, кое-кто, решив пожалеть свои барабанные перепонки, ушёл совсем.

– Никакая это не музыка, а просто кошмар какой-то!

– Да нет, это такая особая пытка. Безобразие!

– От этой какофонии у меня давление подскочило.

– Это нужно запретить, пока все не стали дебилами, – обменивались мнениями партийные дамы.

Освободившиеся места тут же заняли новообращённые фанаты, устремившиеся с дальних рядов. Ударные волны сшибали с ног оцепление из молодых тщедушных солдатиков.

Арсенал группы, включающий ритм- и соло-гитары, секцию ударных, усиленных двойной бочкой, пропущенных через огромные динамики, создавал уровень звуковой мощности, по децибелам равный кузнечно-прессовому стану. Энергичными ударами кувалды молотобоец создавал низкие, проникающего действия басовые ритмы, кузнец дубасил молотом по наковальне, задавая быстрый темп. Стоял звон стали, скрежет жести, грохот чугунных отливок, чистое звучание электрогитар, и среди этого шквала звуков – высокий, на пределе возможностей голос вокалиста. Звуки переплавлялись в могучий жаркий поток и перековывались в новую полифонию необычайной силы.