Алона Китта - Затянувшийся вернисаж. Роман из последней четверти 20 века

– Лида, он какой-то непростой мальчик, – шепотом сказала она.

– В каком смысле? Он что, тебе не понравился? – я слегка насторожилась. Мне так хотелось, чтобы Мишу полюбили и приняли те люди, которые любят и ценят меня.

Тетя немного подумала, потом закончила:

– Уж больно он интеллигентный. Лидуш, я и осрамиться боюсь: вдруг ему наша еда не подойдет. А то мало ли я забудусь и ляпну что-нибудь. Матом, конечно я крыть не буду, а так по-деревенски.

Я засмеялась:

– Не волнуйтесь, тетушка. Если он летом в стройотряде выдержал 2 месяца на кашах, то уж на счет нашей еды не сомневайся.

Но тетя Дуся еще долго причитала, а в последний момент решила не ставить на стол водку.

– Лидуш, что он о нас подумает? Скажет еще, пьяницы какие… Я-то водочку уважаю, конечно…

– Да что Вы, тетя, суетитесь. Словно смотрины устраиваете, – рассердилась я, – Миша и так знает кто я и откуда и чем занимаются мои родители. Вы что, товар лицом показываете?

Тетя ухмыльнулась неопределенно, но вместо водки принесла две бутылки «Рислинга». Я была счастлива в этот день рядом с дорогими мне людьми, и пусть их было немного – за столом сидели тетя, подруга Оля, Михаил и брат Саша, получивший увольнительную в военном училище, но это были самые-самые. Мы веселились от души, а потом проводив гостей, тетя все пыталась расспросить меня побольше о Михаиле в то время, как мы с ней, надев фартуки, мыли на кухне посуду. Я отмахивалась, но не так то было просто побороть ее назойливость. Тетя задавала вопрос за вопросом, как опытный кадровик, решающий, принять Вас или не принять в какой-нибудь «почтовый ящик».

– Тетя, ну что Вы привязались к человеку, вы и так пялились на Мишу весь вечер, а теперь все выспрашиваете и выпытываете, – взмолилась я.

– А как же! Ведь не случайно ты его позвала на день рождения, – возразила тетя, – а потом добавила другим тоном, заканчивая разговор и вынося вердикт – парень он хороший, но он не наш.

И повторила, обернувшись в дверях:

– Не наш!

Нет, я не могла поверить тете. Бесконечно любя Михаила, я ощущала его частью себя, хотя наши отношения пока оставались платоническими. Я даже немного обиделась на тетю: но почему она считает, что Миша «не наш»? он воспитанный, интеллигентный – и правильно! Неужели по ее мнению мне бы больше подошел как-либо хамовитый жлоб? Нет, Миша мой, только мой, и если это было бы возможно, я бы повесила на нем табличку с надписью «частная собственность».

Примерно так рассуждала я, лежа в углу на своей раскладушке. Возбужденная прошедшим днем рождения и раздосадованная тетиным вердиктом я не могла уснуть. Внезапно мысли мои потекли в ином направлении: а что если вешать табличку на Михаила нет никаких оснований? Он же ни разу не сказал, что любит меня, и не принимаю ли я желаемое за действительное? У мужчин вообще язык становится бедным, когда дело касается чувств. Они считают, что из охов-вздохов, поглаживания по ручке, объятий и поцелуев мы можем сделать правильные выводы, а значит, слова не нужны, нол это не так. Где-то я слышала фразу: «Женщина любит ушами», и мои уши не прочь послушать волшебную мелодию любовных признаний. Увы! Михаил не был исключением из правила и как типичный представитель второй половины человечества, выражался неясными намеками, а то и вовсе красноречиво молчал, полагая, что его ласки и поцелуи скажут все сами. Я же сгорала от любви и жаждала любовных признаний.

Утро пришло решение: я первая скажу ему о своей любви, и он вынужден будет ответить. Да, но необязательно ожидать благоприятного ответа. И потом, как это сделать? Сказать ему прямо в глаза не хватит смелости: у меня при мысли об этом язык примерзает к небу.

Написать письмо – но я не Татьяна Ларина!

А что если… Идея, пришедшая в голову, казалась необычной, но мне она понравилась. Вместо тривиального любовного письма, которое, кстати я не знала, как написать, я пошлю ему пластинку и пусть потом Михаил, прослушав сороковую симфонию Моцарта скажет, что он ничего не понял! Если так, то все же будет не обиднее, чем выслушивать отповедь на подобие той, которую обрушил на бедную Татьяну Евгений Онегин.

Сказано – сделано. Я передала ему пластинку и попросила обязательно послушать. Михаил недоуменно пожал плечами, но пластинку взял. Через 2 дня он дал мне в руки запечатанный конверт и попросил вскрыть только дома. Я выполнила его просьбу и когда с замиранием сердца достала лист бумаги и развернула, то строчки побежали у меня перед глазами, я облегченно вздохнула. Письмо гласило: «И я тебя тоже очень люблю.»

С этого дня рухнула словесная плотина и мы уже не стеснялись говорить о своей любви, и все казалось на столько очевидным, что непонятно было, почему у нас язык не развязался раньше. Во время тетиных поездок, мы приходили в ее комнату, целовались до изнеможения, и легкий трепет пробегал по телу от каждого его прикосновения, но близости я страшилась, и хотя полагала ее неизбежность, но не могла переступить какой-то внутренний барьер. Но все-таки, когда глубина ласк затягивала, растекаясь сладкой болью, я не позволяла ни на секунду расслабиться и потерять над собой контроль, и в последний миг сопротивлялась его рукам и губам: «Нет, не надо, не здесь, не в этой комнате».

Но все же так долго не могло продолжаться. Это походило на рискованную игру, где мое поражение могло оказаться победой. И мое тело привыкало к прикосновению его рук, предательски снижая порог сопротивления, а внутри меня гнездилась незнакомая ранее чувственная боль, от которой не было спасения.

Однажды Михаил ждал меня как обычно у Банковского моста, а когда я подошла, торопливо поприветствовал и предложил съездить с ним в одно место. Я поинтересовалась, куда все-таки, а он молча вынул из кармана пальто связку ключей и повертел перед моими глазами.

Не надо думать, что я была тогда такая юная, неискушенная, глупенькая – не на луне жила, а среди других людей – и мне несомненно стало ясно значение этого жеста. Девочки в группе трепались о чем-то подобном, но я и представить не могла, что со мной может произойти тоже самое. Помню, с каким каменным презрением я выслушивала рассказы о том, как та или иная пара, не имея крыши над головой, «достают» комнату у друзей или знакомых на час-другой. Приходить в чужую комнату, сталкиваться с соседями, которые смотрят на тебя понимающим взглядом, валяться в чужой постели, прислушиваясь к матам в коридоре – по мне это было пределом человеческого падения.

Хуже, чем заниматься любовью в комнате кроткой тети Дуси. А Михаил держал эти ключи и ждал моего решения, как ни в чем ни бывало. Огромный фонтан недобрых чувств к нему хлынул в мою голову – и возмущение, и ревность, и чуть ли ненависть, но стоило нам встретиться взглядами, как этот фонтам стал усыхать, и только ревность настырной капелью продолжала барабанить, но и звук этой капели постепенно стихал.