Александр Кормашов - Прекрасные времена

– Надо, брат, – продолжал будущий правоохранитель, снова глядя на Лёшу. – Мы это… мы все на Троицу покрестились. Всем курсом. Все заодно. С преподавателями прямо. Так что нам теперь это надо. Такие дела. Вот вспомнить бы раньше, так мы бы с Викторией прямо в церкви… А так, пускай хоть благословят, слышишь, брат?

Поскольку Вика не возражала, нам всё же пришлось идти за священником. Дошли мы до него быстро, но изрядно вспотели. Погода уже не просто прела, она становилась душной. Облака довольно приподнялись и теперь будто выгибались над землёй полиэтиленовым куполом. Вероятно, вот это и был парниковый эффект, потому что весь мир нам уже представлялся единой дачной теплицей. И уж самый большой урожай помидоров и огурцов ожидался на торфе.

Здесь, на дачах, у нас под ногами лежал чистый торф. Казалось, то был ещё первобытный торф, поскольку везде, где он уже подсыхал и, бурея, светлел, на его светлом фоне тут и там проступали ещё непросохшие, а потому чёрные, неперегнившие ветки и корни. И они удивительно походили на кости, рога и бивни ископаемых животных. Дачники время от времени собирали все эти коряги и складывали возле дороги, чтобы потом увезти. Жаль, что в сырую погоду здесь ничего не горело, а вот в сухую жечь категорически запрещалось – чтобы огонь не ушёл под землю. Ад здесь был всегда под ногами.

Мысли об аде не зря, вероятно, западали в наши головы. Некий страх мы уже заранее ощущали, хотя сам дом священника нас ничем не поразил. Со стороны дороги он был огорожен плетнём, высоким и ершисто-колючим, с вертикальным плетением через три жердины. Ещё один воз тонкого орешника был свален на огороде, но он давно уже высох до бамбуковой твёрдости. Все остальные стороны участка дачного участка оставались невозмутимо голы.

Пройти на участок можно было только через широкие и высокие ворота с перекладиной наверху. На перекладине были вырезаны солярные знаки – всякие кресты, перечёркнутые круги и два вида свастики. Справа на столбе висел кусок швеллера с привязанным к нему пальцем от тракторной гусеницы. На швеллере читалось написанное мелом: «Звонить сим». Лёша тут же взял палец и стукнул. Звук получился вполне колокольный, ибо уходил ввысь. На окне колыхнулась белая занавеска. Мы отступили и встали перед воротами, опустив головы и сложив руки внизу живота. Можно подумать, что мы строили футбольную стенку. Правда, и выскочивший на крыльцо человек чем-то напоминал мяч. Он был очень живой и округлый. Мяч вкатился в ворота.

– Вам кого? – спросил он.

– Нам бы это… Здрасьте.

– Вам тоже здоровья, да храни вас Господь!

– Нам бы это…

– Отца Гедеона нет дома.

– Да нам…

– Когда вам лучше придти? С шести до десяти утра. Отец Гедеон укрепляет в вере исключительно с утра.

– Да нет. Извините. Понимаете, у нас свадьба. Молодые вообще-то расписаны, но хотят… им хотелось бы… Видите, вон тот дом? Тот, кирпичный. Там девушка вышла замуж…

– Что, Генштабыча дочь?! – мяч вскричал и подпрыгнул.

Мы с Лёшей переглянулись. Нам стало неприятно, что Вику здесь знают как «Генштабыча дочь». И то, что здесь кто-то подпрыгивает, было тоже неприятно.

– В чём дело, дядя? Ты кто такой вообще?

– Служка! Служка я! Церковный служка! – быстро проговорил служка и смиренно сложил руки внизу живота, как это только что делали мы. Впервые видя перед собой служку, мы несколько растерялись. А бить по мячу вообще не имело смысла – он был для этого предназначен.

В итоге никакого разговора не получилось. Даже не удалось выяснить: насколько здешний священник священнодействен. На это вопрос его служка становился бесконечно витиеват и старался прикрыться книгами отца Гедеона. Это были не книги – одна единственная брошюра, отпечатанная каким-то дедовским способом на плохой газетной бумаге и скреплённая посредине одной единственной скрепкой. Из-за этого все листы сразу после начала чтения проворачивались на оси, и вся книжечка быстро превращалась в пышную бумажную розу.

Служка вручил нам каждому по такой книжечке и помог разобрать плохо продавленные буквы названия:

Полистав, мы не стали спрашивать, где остальные восемнадцать томов. Сказали спасибо, развернулись и отправились восвояси. Было что подарить жениху на первую ночь.

Когда мы уже возвращались, мотоцикл тоже подъезжал к даче. Заднее его колесо не крутилось от грязи, и он подъехал только передним. В группе встречающих издалека выделялась Вика в своём белом платье невесты. Как в «Лебедином озере», ей противостояла высокая дева в чёрной куртке-косухе и чёрных же джинсах (если они и не были чёрными изначально, то сейчас были). Столь же чёрным (по всей спине, начиная с плеч) был и сам Евгений Александрович Март. Кто-то из гостей называл его просто Евгешей, потому что радостно кричал: «Евгеша приехал! Евгеша приехал!» Я сразу узнал своего бывшего Вергилия из Дома литераторов и был ему даже рад. Этот гений мне часто вспоминался. Евгеша не успел ещё даже вытереть руку для рукопожатия, как Вике уже удалось его поцеловать. Надо ли говорить, что все смотрели на это целование не дыша?

Ситуация начала проясняться, когда все уже сидели за столом. Евгений Александрович встал и произнёс тост. Заложив левую руку за спину, словно у него болит поясница, Март долго и обстоятельно говорил о том, насколько он рад, горд, счастлив, польщён, очарован, вознаграждён, преисполнен и снова счастлив уже одним этим фактом, что Виктория Обойдёнова… его ученица.

Вилка продолжила путь в мой рот. В последний раз с такой силой мне в десну вонзался шприц зубного врача. Сейчас было круче ровно в четыре раза.

– … лучшая ученица и одна из самых талантливых моих учениц, – продолжал Март.

Рядом звякнул тарелкой Лёша. Его уязвила мысль, что лучшей ученице не обязательно быть самой талантливой. Мы вместе поглядели на жениха. Тот смотрел уже не совсем осмысленно. Откинувшись на свой стул, он обнимал рукой спинку Викиного.

– … будущее русской женской поэзии.

Будущее пряталось под внезапной фатой, но и сквозь фату было видно, что оно рдеет.

– Разумеется, не буду отрицать, что я тоже приложил к огранке этого потрясающего таланта некоторую сумму усилий, – продолжал Март. – И когда буду умирать…

Гости не дождались его смерти. Сзади нас уже танцевали, и остаток мартовской речи потонул в музыке. Когда все плясали, я несколько раз пытался перехватить Вику, чтобы серьёзно с ней поговорить о поэзии, но пока всё промахивался. В одну из таких попыток я наткнулся на деву-мотоциклистку и протанцевал с ней целый медленный танец. Не казавшаяся вначале красивой, она была уже привлекательной. Правда, непринуждённого общения у нас не получилось: губы девы приходились на уровне моего уха, а разговаривать ухом было жарко и щекотно.