Эллина Наумова - Одно к одному. Полина и Измайлов

– Поль, я извиняюсь, лошадь с такой дозы давно заснула бы, – сокрушенно прошептала докторица. – Перевозбуждение очень сильное. Давай потерпим, добавлять нежелательно. А то она завтра никакая будет.

– Святое, потерпим, – согласилась я.

Несчастная Шехерезада отключилась на описании тысяча второй ночи с Ленечкой.

– Я предпочла бы этого не знать, – буркнула Настасья. – Скучновато любились.

– Ладно, главное, что им нравилось, чего уж теперь.

– Теперь ничего. А потом новый муж. Она ведь все наследует, Поль, да?

– Она.

– Везет.

– Настя, что ты несешь!

– Ну, подруга, после того, что я сейчас выслушала, Ленку впору с освобождением от брачных уз поздравлять. Имей ввиду, если, расслабившись, она разболталась об интиме, значит, проблемы были именно с ним, проклятущим.

– Знаешь, сейчас она согласилась бы, чтобы эти проблемы длились вечно.

– То сейчас. Поглядим на нее через полгодика.

– Мы не слишком дряни? Сидим возле нее, сплетничаем.

– Не слишком, – отрезала Настасья. – Вот случись тебе завтра в своей газете ее откровения опубликовать, а мне сейчас набить сумку дорогими мелочами из тумбочек, тогда да.

Умей она сомневаться до колик, была бы отвратительным хирургом.

Развозил нас Костя Воробьев. Плотные Настасья и Сергей постепенно растекались по заднему сиденью, и Борис Юрьев услаждал мой слух, то покряхтывая, то попискивая между ними. «Так тебе, Боречка», – злорадствовала я про себя, вольготно устроившись рядом с водителем. Привилегия человека, знающего наизусть нормы ежемесячного привеса и прироста детенышей. Но порадоваться зрелищу сплющенного Юрьева не довелось. Меня высадили первой, чтобы не нервировать полковника.

Мужчины почивали – Севка в своей постели, Вик в моей. Если бы он изволил разложить диван, пока не сморило. Или хоть проснуться от тычков любимой и любящей женщины. У меня был выбор: рухнуть на пол, сползти в квартиру Измайлова и использовать по назначению его кровать или притулиться к одному из спящих. Последнее было быстрее и проще всего. Честно говоря, спускаться на этаж не доставало уже сил, а валяться вместо коврика, на который, пробудившись, полковник спустит ноги, тупости. Севка спит неспокойно, поэтому я выбрала Вика. Но он на непривычно узком ложе брыкался похуже мальчишки. И, как ни старалась я занимать поменьше места, к утру была порядком испинана.

Едва открыв глаза, вместо извинений Вик заявил, что никогда так отвратительно не спал.

– Не верю, милый. А сутками пребывая в засаде или преследуя бандитов? Неужели не доводилось дождаться, когда проснется напарник, и прикорнуть на кафеле в подъезде, в куче голубиного помета на чердаке или на комковатой земле?

Измайлов не удостоил меня ответом и направился в ванную. В знак протеста против выраженного молчанием пренебрежения я приготовила ему холостяцкий завтрак, то есть наделала бутербродов и сварила кофе. Он зарычал, что и не ел столь же плохо никогда. Это было уже явной ложью.

– Хоть бы молочной овсянки сварила, – размечтался Вик.

Пришлось срочно обидеться и отправиться досматривать свои сны, в коих я, жуя булку с сыром, отбивалась от каких-то налетчиков, вооруженных костылями. Они гнали меня к наркологам и кричали, будто сыр отравлен. Если я была достойна кары за скудное утреннее питание полковника, то получила сполна. Когда кошмар, наконец, сошел на нет, и начался полноценный отдых, я услышала суровое:

– Мам, привет, есть хочу.

– Доброе утро, Севушка, – сказала я.

Но верхние и нижние ресницы еще минут десять цеплялись друг за друга, не давая мне прозреть. Войдя же в кухню, я обнаружила сына, за обе щеки уплетающего то, от чего с негодованием отказался полковник. Изредка Севка блаженно жмурился и уверял:

– Это не каша!

Попробуй им угоди.

Далее обстоятельства складывались одно к одному. Раздался телефонный звонок, и печальный незнакомый женский голос попросил о встрече:

– Полина, давайте поговорим, где вам удобно. Только по возможности скорее. Если вы не хотите выбираться из дома, я сама к вам подъеду.

– Вы представиться забыли, – сообщила я.

– Ой, простите, это от хронического нервного расстройства. Я – Юлия.

Выяснилось, что общения со мной нетерпеливо жаждала подруга бывшего мужа. Нам с ним удалось сохранить человеческие отношения. Он усиленно обеспечивает будущее сына, возит отдыхать, забирает на выходные. На мой счет деньги переводит, хотя знает, что я их принципиально не трачу. Экс-благоверный твердо убежден – жены бывшими не бывают. За четыре года, что мы врозь, он и мне ухитрился это вдолбить. Поэтому у меня не было причин отказывать его девушке во встрече. Одно необычно – раньше мы с ним обсуждали любые проблемы без посредниц.

– Вы действуете по собственной инициативе, или он вас уполномочил?

– Фифти-фифти, – ответила она.

И привела мое неуемное любопытство в рабочее состояние.

– От меня что-нибудь потребуется? Если деньги, я сразу сниму в банке. Если время, отвезу сынишку к маме.

– Время, – без признаков колебаний решила она. – И терпение. Полина, вы себе не представляете, что с ним происходит.

Ее распирало желание выговориться, меня – послушать. Редкое совпадение, и губить его смысла не имело. Договорились, что она навестит меня через полтора часа.

Севку подгонять не пришлось. Смышленый ребенок чуть ли не с рождения пристрастился вить веревки из обожающей его бабушки. Оба при этом испытывают наслаждение. И хором отвергают, как робкие попытки деда «насадить в доме подобие дисциплины и распорядка, потому что мальчик – это не девочка», так и мои энергичные требования того же. Только не подобия, а настоящего. В общем, бабушка с внуком находятся в постоянном заговоре против всего здравомыслящего на свете. И дабы эта предприимчивая, веселая парочка не приступила к осуществлению террористических актов, мы с папой по мере сил не провоцируем ее на борьбу с собой.

– Опять малыш мешает жить, дочка? – для вида проворчала мама.

– Отдам в детский сад, пусть развивается вместе с себе подобными, – пригрозила я.

– Они ему не подобны!

И меня быстренько выставили из родительского дома, пожелав удачи в делах и счастья в личной жизни. Последний пункт этой программы – минимум мама всегда выделяет интонацией. Не верит, что можно неплохо чувствовать себя рядом с полицейским, расследующим убийства, да еще при двадцатилетней разнице в возрасте.

– Что-нибудь одно, дочка, – учит она. – И то многовато на твои хрупкие плечи.

Плечищи, если честно, широковаты, поэтому я частенько морю себя голодом. Но, когда лет десять назад мама подумала, что у меня из-за среднего роста и нормостенического телосложения в окружении «сплошных манекенок» может возникнуть комплекс неполноценности, она стала определять их исключительно так. И ведь, поскандалив, повоевав за свое право на голую, горькую истину, я привыкла. А остальные почему-то даже не пытались оспаривать заявление. Если дама уровня мамы сочла мои плечи хрупкими, значит, это самое они и есть. Баста.