Ольга Алейникова - Девочка со скрипкой. Все мы платим за чужие грехи…

– Завтра ей предъявят обвинение. Я надеялся, что 72 часа пройдут быстрее, чем они наскребут достаточно фактов, но дело плохо. Естественно, твоя мать признает себя невиновной, потом назначат дату судебного разбирательства. И у нас будет достаточно времени.

– Времени на что? Что-нибудь вообще можно сделать? – спрашиваю я слишком тихо, меня саму пугает это. Как будто во мне не осталось сил. Но я не хочу быть слабой. Я прочищаю горло и говорю уже намного громче и увереннее. – Каковы наши действия?

– Вам ничего не нужно делать, – отвечает Оливер спокойно и улыбается. Меня раздражает его беспечный вид. Я не понимаю, как он может так себя вести, когда моя мама в тюрьме. – Я буду собирать необходимую информацию. Побеседую с родственниками, соседями, с вами.

– Побеседую, – повторяю я, а после словно схожу с ума и начинаю кричать. – Ты вообще в своём уме? Моя мать в тюрьме и рискует остаться там надолго, а ты собрался беседовать с соседями?!

Я и сама не понимаю, почему вышла из себя, как осмелилась кричать на своего адвоката, обвинять его, но я не могу поверить, что он не собирается немедленно привезти мою мать домой. На самом деле я знаю, что это непросто, но в глубине души я готова обвинить всех и каждого.

– Эммелин, – протягивает Хикс и смотрит на меня осуждающе. – Оливер делает то, что считает нужным.

– Мне кажется, этого недостаточно, – отвечаю я так же зло.

– Крошка, – Оливер перестаёт улыбаться и наклоняется вперёд. Он щурится, однако не нервничает. – Здесь я буду решать, что верно, а что нет, чего достаточно, а чего нет. Ты, наверное, забыла, что я один из лучших адвокатов, а ты сопливая школьница. Так вот, мой тебе совет – делай свои уроки и не мешай взрослым дядям разбираться с серьёзными проблемами.

Мои щёки моментально вспыхивают, я начинаю злиться ещё больше. Кто он такой, чтобы так со мной разговаривать? Чтобы так вести себя в моём доме? Это я буду платить ему деньги, он должен слушать меня!

– А тебе не кажется, – начинаю я, но тут же Хикс резко сжимает мою руку так сильно, что она белеет.

– Прекрати, я тебе сказал, – произносит он строго. Я впервые вижу его таким. Обычно мой брат всегда весел и безмятежен. Видимо, всё изменилось. Да и мне, должно быть, больше не стоит называть его своим братом. Или как раз наоборот?

– Я просто хочу знать всё, что касается дела моей мамы, я хочу знать, как себя вести, чтобы защитить её, – говорю я уже спокойнее. – Ведь допрашивать будут и меня, и вся наша семья будет под прицелом репортёров. Разве это не твоя задача – защищать нас всех, раз ты такой крутой?

– Попридержи язык, девочка, – отвечает Оливер строго. – Пока ты так себя ведёшь, ты показываешь только одно – ты маленький капризный ребёнок, неспособный решать серьёзные дела, а значит, не заслуживающий того, чтобы тебя посвящали во все подробности. Докажешь мне обратное – я подумаю. А пока я буду иметь дело с твоей тётей и кузеном, если ты не против, крошка.

Я потрясена. Открываю рот, чтобы выразить своё негодование, но не произношу ни слова. Оливер вопросительно смотрит на меня, а когда понимает, что ответа не будет, вновь откидывается на спинку дивана и расслабляется.

Пару минут они с Хиксом разговаривают о дальнейших планах, и меня в этих планах нет. Я злюсь, но понимаю, что Оливер во многом прав, и это раздражает ещё сильнее. Неужели я и правда не могу решать серьёзные проблемы? Неужели от меня нет никакого толка? Тогда кто же позаботится о Глэне и Сади? Я никогда не доверю их кому-то другому, пусть это даже будет наша родная тётя. Но, видимо, право быть им опорой и защитой нужно заслужить. Значит, нужно стараться.

Оливер уходит и обещает позвонить вечером, когда узнает что-нибудь новое. Я с ужасом жду того, что меня вызовут в участок прямо сегодня, но Хикс говорит, что у нас есть ещё пара дней.

– Тебе следует быть спокойнее и терпимее, – говорит мне Хикс за обедом.

Мы все сидим за столом, тётя разливает сок. Глэн и Сади выглядят уставшими, хотя никто из нас не занимался ничем весь день. Тётя пытается заботиться о нас как можно лучше, и я ей за это благодарна. Но мамино отсутствие ощутимо для нас троих, потому воздух в комнате напряжённый.

– Я не совсем понимаю, почему ты так спокоен, – отвечаю я, стараясь не злиться и не пугать сестру с братом. – Он должен выполнять свои обязанности и делать это хорошо. А иначе какой тогда смысл?

– Я понимаю, что ты расстроена, Эммелин, – говорит мне тётя ласковым голосом. – Но позволь Салливану самому разобраться во всём. Он прекрасный специалист. Он точно знает, что нужно делать.

– Просто, – я долго молчу, пытаясь подобрать правильные слова. – Я хочу быть чем-то полезна, делать что-то, а не сидеть дома и ждать.

– В этом вся ты, – говорит Хикс и улыбается. Я отмечаю, что его голос такой же ласковый, как и прежде, значит, он больше не сердится. – Всегда хочешь делать всё сама. Доказать правоту, найти убийцу, спасти мир.

Мне требуется много сил, чтобы ничего не ответить Хиксу. Я просто молчу и доедаю свой обед. Не хочу ругаться с ним, не хочу вновь казаться всем ребёнком. Когда я уже собираюсь выйти из-за стола, тётя просит меня задержаться. Глэн и Сади уходят, Хикс тоже. Мы остаёмся наедине.

По правде говоря, мы с тётей никогда не были особенно близки и дружны. Но после смерти папы она всегда помогала нам, поддерживала маму, нас. Оставалась рядом, когда было тяжело. И сейчас тоже поспешила на помощь без тени сомнения. Я благодарна ей за это.

– Эммелин, давай поговорим как взрослые люди, хорошо? – тётя произносит слова тихо и ласково. Это меня успокаивает. – Завтра днём придёт психолог. Я хочу, чтобы ты с ним пообщалась. Пусть это тебе и не нравится.

Я готова возразить, но вовремя себя останавливаю. Если тётя так хочет, я сделаю. Я больше чем уверена, что никакой психолог мне ничем помочь не сможет, но я хочу показать всем, что спокойна и рассудительна, что я не бунтую и не раздражаюсь по пустякам.

– Хорошо, тётя, – отвечаю я. – Когда мы вернёмся в школу? Не то чтобы я сильно этого хотела, но проводить дни дома ещё хуже.

– Я понимаю, – отвечает тётя. – Сначала с вами побеседует психолог, потом мы решим. Я не хочу пока вас отпускать. Особенно Сади. Мне тяжело найти к ней подход, но я вижу, что девочка очень страдает.

Я понимаю свою тётю. С Сади всегда сложно, ведь она привыкла быть закрытой книгой для всех окружающих. Ужасно, что никто не может помочь ей в отсутствие мамы, но если хорошенько подумать, то и мама не всегда могла ей помочь.

– Ты веришь в то, что мама, – начинаю я и не могу закончить предложение. Путь словам преграждают слёзы, я больно впиваюсь ногтями в ладонь и успокаиваюсь.

– Нет, я не верю, что она могла это сделать, – отвечает тётя, и мне становится неважно, думает ли она так на самом деле. Просто услышать такие слова для меня очень важно.