Ольга Алейникова - Девочка со скрипкой. Все мы платим за чужие грехи…

Я спускаюсь в подвал и чувствую, как быстро начинает биться сердце. Я аккуратно наступаю на каждую ступеньку, словно они могут сломаться прямо сейчас. Я слышу скрип, чувствую запах пыли, понимаю, что пути назад нет. Я осознаю, что вряд ли убийца делает всё это просто так. Возможно, у моего отца и правда были секреты. И сейчас я должна быть готова ко всему. Что ж, я готова.

Я дёргаю за цепочку, загорается свет. Всё кажется таким пустым и одиноким, заброшенным, печальным. Здесь папин стол, который пахнет лаком, несколько ящиков бумаг, старые пластинки, кассеты. Здесь вся его жизнь. И моя тоже. Странно, что у меня есть мама, которая все эти годы была рядом, а отец, погибший много лет назад, всё равно остаётся для меня самым близким. Я просматриваю бумаги, перекладываю папки, перелистываю тетради. Всё впустую. Я не знаю, что я должна искать, не знаю, есть ли здесь хоть что-то на самом деле.

Проходит больше часа прежде, чем я сажусь на пол, обнимая папин халат. Он больше не пахнет моим отцом, не хранит его тепло, но он полон воспоминаний. Я не плачу, хоть сердце и разрывается от боли. Не знаю, сколько времени должно пройти прежде, чем я перестану так горевать. И проходит ли такая боль вообще?

Я понимаю, что сегодня ничего не получится. Возможно, следует обратить внимание на четвёртую записку. На мгновение я думаю о том, что же будет, если вся эта игра окажется лишь больной фантазией убийцы, если она на самом деле не имеет никакого значения и никак мне не поможет. Может, я только зря трачу время? Кто сказал, что семнадцатилетняя девчонка сможет сделать то, что оказалось неподвластно полиции? Но все эти записки и поиски дарят мне нечто большее, чем обычное раскрытие тайн. Они дарят мне надежду. И я буду делать что угодно, пока эта надежда сохраняется.

Я убираю папин халат обратно в коробку, выключаю свет и поднимаюсь в дом. Мамы по-прежнему не видно. На полу в гостиной сидит Сади и вырезает звёздочки из цветной бумаги.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я её и сажусь рядом.

Сестра откладывает ножницы в сторону и высыпает на пол банку со звёздочками, которые она уже вырезала. Их здесь больше сотни.

– Я хочу сделать звёздное небо в своей комнате, – говорит Сади и улыбается. – Хочу смотреть на них перед сном и считать каждый раз. Чтобы я могла заснуть, так и не досчитав до конца, а на следующий день начать заново. Я хочу считать их вечно.

Я смотрю на свою светловолосую сестру и не понимаю, когда она успела стать такой взрослой. Знаю, что в этом есть и моя вина. Сади всегда была предоставлена самой себе. Папа умер, когда она была ещё слишком маленькой, потом были бесконечные расследования, допросы, потом были слёзы и скандалы. Мы с мамой объявили друг другу войну. И если Глэн смог хоть как-то добиться маминого внимания, Сади была обделена им постоянно. А я никогда и не интересовалась жизнью сестры и брата.

Я понимаю, что в последнее время это изменилось. Теперь я хочу быть рядом с ними, хочу обнимать их и разговаривать с ними, помогать и поддерживать, шутить и смеяться. Хочу быть частью их жизни. Но проблема в том, что они имеют полное право не хотеть этого. Они умеют жить без меня, без отца и без мамы. Что может быть страшнее? Да, я живу так же, но я ведь старше, я сильнее.

– Чтобы звёзды никогда не закончились, их должно быть действительно много, – говорю я сестре и беру из коробки вторые ножницы.

Мы вырезаем звёздочки, пока мои пальцы не начинают болеть, пока я не натираю себе мозоли ножницами, пока в голове не остаётся никаких мыслей, кроме одной. Я считаю каждую звезду, которую кладу в банку Сади. И цифры отбиваются в моей голове голосом Джоса, словно он считает дни до чего-то действительно важного.

Я провожу выходные на репетициях и на крыше сарая, но не встречаю ни разу Джоса. Это немного злит меня, а после я понимаю, что эта злость на самом деле значит совсем другое. Я скучаю по нему.

Как можно скучать по человеку, которого ты знаешь так мало? Чей отец вызывает у тебя ненависть? Должно быть, это всё неважно, если кто-то смог дотронуться до твоей души.

За несколько дней я так и не беру в руки четвёртую записку. Я лишь примерно помню её смысл и не решаюсь перечесть ещё раз. Я боюсь, что там не окажется той подсказки, которую я жду. Но, с другой стороны, ещё больше я боюсь, что она там будет. Я не знаю, к чему приведёт меня эта игра. Я помню, что делаю это не ради себя, а ради своей семьи, ради их безопасности. Я хочу разгадать всё и вычислить убийцу. Но что, если эта моя игра лишь приближает моих родных к смерти? Мне страшно, и я не могу найти правильное решение.

Вечером я сижу на кухне и разговариваю с братом. Мы поедаем мамины блинчики и смеёмся.

– Все говорят, что он тайно встречается с Лавандой Мур, – произносит брат, улыбаясь. Мы обсуждаем мистера Вуда, учителя биологии. – Дэвид говорил, что видел, как они целовались в кабинете.

– Он врёт, – улыбаюсь я в ответ. – И, кстати, у Лаванды есть парень. И это далеко не мистер Вуд.

Глэн снова смеётся.

– Не думал, что с тобой можно весело проводить время, – замечает брат и берёт ещё один блинчик.

– Я такая занудная, что ли? – спрашиваю я, но во мне нет ни капли обиды. Я счастлива, что могу вот так болтать о всякой ерунде со своим братом, и он не отталкивает меня. С Сади сложнее, она всегда держится холодно, а Глэн – папина копия. Всегда весёлый и добрый, умеющий прощать и забывать всё на свете.

– Нет, просто скрытная, – отвечает брат и пожимает плечами.

В дверь звонят. Я не спешу открывать, слыша, что мама спускается со второго этажа. Мне не хочется прерывать общение с братом.

– Здравствуйте, – говорит мама тише обычного. – Что Вам снова понадобилось? Я уже всё рассказала.

Я не слышу, что отвечает ей гость, но мама взрывается на месте.

– Только этого не хватало. Я не позволю, – кричит она.

Мы с братом переглядываемся и направляемся к двери. На пороге стоит шериф Эгберт.

– Мистер Эгберт, – удивляюсь я. Что ему могло здесь понадобиться? – Добрый вечер.

– Здравствуй, Эммелин. Глэн, – шериф кивает моему брату в знак приветствия. – Миссис Ллойд, если Вы не позволите мне поговорить с дочерью здесь, я буду вынужден вызвать её в участок. Подумайте, что Вам важнее: принципы или комфорт ребёнка.

Я не сразу понимаю смысл слов шерифа. Мне трудно поверить, что он пришёл сюда для разговора со мной. Может, он хочет рассказать мне что-то о смерти папы или оправдать свои действия во время расследования. Может, он хочет открыть мне какую-то тайну. Тогда абсолютно неудивительно, что мама так злится.

– Мистер Эгберт, проходите, – говорю я, мама лишь молча качает головой. Думаю, она поняла, что ничего не сможет изменить. – Где Вам будет удобнее? В гостиной или, может, в моей комнате?