протоиерей Алексей Мокиевский - Незавершенная Литургия

В трудные времена бывало так, что они жили на ее заработок (она давала частные уроки музыки). Только в тихой семейной бухте он пережидал житейские бури. Их семья была больше похожа на команду единомышленников. Он был ей очень благодарен за надежный тыл. Наташа родила ему двух детей – сына и дочь. Сыну недавно исполнилось четырнадцать, она назвала его Александром, в честь отца, а дочурка ходила в садик, ей не было и пяти, и звалась она Анастасией.

Жили они в особняке под городом Гледенском, в местечке Старое Село. Провинциальный, бывший уездный город, в котором большинство домов были деревянными и отапливались печами, лишь на периферии прирастал пятиэтажками. Большинство домов в нем были дачами и оживали лишь летом. Также и окрестные деревни, которые уже почти вошли в городскую черту, в основном благоустраивались приезжими. Дачные дома москвичей и питерских трудно было перещеголять в убранстве, но дом Фомина выделялся даже на их фоне. Это был знатный терем, рубленный со всем плотницким искусcтвом. Территория вокруг него была выгорожена увитой хмелем оградой с изящными столбиками. Внутри все утопало в цветах. Над черепичной крышей возвышались трубы, увенчанные просечными дымниками с кружевными флюгерами. Такие же пышные, как старинные фонари, металлические навершия водосточных труб поддерживали крышу. Окна были обрамлены резными наличниками, что придавало и без того богатому дому особую роскошь. Но, несмотря на всю свою состоятельность, хозяева не тяготились этой провинциальностью. Это был их выбор: с теми доходами, что приносил их бизнес, они давно могли бы вернуться в Питер и жить там, но эта, такая родная, провинциальная неспешность и близость природы не отпускали их. Они любили этот лесной и озерный край и уже не представляли себе другой жизни. Машина скрипнула тормозами у резных ворот. Из калитки выбежала Наталья, приятная невысокого роста светловолосая женщина с большими заплаканными глазами. Обняв мужа, она взволнованным голосом проговорила:

– Сашенька! У нас сын пропал!!!

– Как пропал?

– Так – пропал, – она всхлипнула. – Три дня дома его нет. Я уже обзвонила друзей, знакомых, милицию, больницу… в общем, все, что можно. Единственно куда не дозвонилась – твоему папе в Родино. Ты не съездишь туда?

– Да перестань ты хныкать, ей-богу. Он не маленький, наверно, мало ли куда пошел гулять. Ты не торопись панику сеять. Ужином-то покормишь?

– Борщ есть, уже грею, – ответила Наталья и продолжила: – При чем тут маленький – не маленький? Мало ли что могло случиться. Он даже не позвонил… Я места себе не нахожу, уже чего только не передумала. Сидим вечерами с Настёной и плачем. Ты, как всегда, «вне зоны действия сети», а Санька поди знай где. Может, и правда случилось что? Да и ты совсем о нас не думаешь, сказал – три дня от силы, а сам на всю неделю задержался!

– Ну, ладно-ладно, уймись. Сейчас умоюсь, перекушу и съезжу в Родино.

Спустя полчаса Александр уже мчался по речной глади на лодке с мотором навстречу заходящему солнцу. Дом его, стоящий на крутом берегу, с реки смотрелся еще лучше, чем с дороги. Широкая лестница спускалась от дома к небольшому причалу, с двух сторон от которого симметрично располагались лодочный гараж и баня. На причале стояли Наталья и Настюха. Они махали ему руками. Он ответил им и прибавил газу.

Путь его лежал в деревню Родино, где жил его отец Аверьян Петрович. Для Александра он был просто батя , а для односельчан – дед Аверя. Человек замкнутый и угрюмый, он мало с кем общался. Занимался охотой и рыбалкой, заготавливал клюкву и грибы, плел корзины из ивовой лозы, растил огород. Возраст его приближался к восьмидесяти, но дряхлым стариком его трудно было назвать; он много трудился физически, редко сидел без дела, а потому двигался легко, не покряхтывая, как большинство его радикулитных сверстников. Много ходил пешком, не зная усталости. Единственное, чего не пощадило время, был его слух, и то он был скорее глуховат, чем откровенно глух. Жену свою Ольгу Ивановну он похоронил двенадцать лет назад, да так ни с кем больше и не сошелся – жил один. Детей у них, кроме Александра, больше не было, да и тот родился поздно, как некое утешение на склоне лет. Поэтому Аверьян Петрович так любил, когда к нему приезжали родственники. Во внуке Сашке души не чаял, хотя и был с ним строг, но не жалел для него ни своего времени, ни сил – учил всему, что умел сам. Дед даже выделил своему любимцу отдельную комнату в своем большом доме. Дом его изначально стоял на самом краю деревни, почти хутор, но после того, как Родино стали активно застраивать приезжие дачники, он со своим домом влился в общий массив.

Изредка старик выбирался в центр деревни, где в древней каменной часовне располагался сельмаг. Там он набирал «стратегических продуктов» – соль, сахар, муку, да еще спички, все остальное он добывал себе сам, даже хлеб пек по субботам, три круглых каравая. Их хватало на всю неделю. Обычные в магазине папиросы и водка не входили в его потребительскую корзину, потому что он не курил и не пил, чем снискал себе славу странного человека. Злые языки поговаривали, будто дед Аверя, уходя в лес, общается с лесовым хозяином , а проще говоря, с лешим, оттого-то даже в самые неурожайные на грибы годы он приносил полные корзины лесных даров, рыба сама шла к нему в сети, а дичь будто ждала, когда он отправится на охоту. Да и в целом вид его был загадочный. Заросший недлинной седой бородой, в неизменной шляпе с широкими полями, опираясь на посох, он ходил, чуть сгорбившись, но походкой бодрой и с достоинством. За спиной обычно громоздился брезентовый рюкзак, куда он складывал свой продуктовый набор. Когда он входил, придерживая скрипучую магазинную дверь на пружине, гомонливые старушки замолкали. Он сухо приветствовал всех и больше не произносил ни слова. Когда подходила его очередь, он молча подавал свой рюкзак продавщице, и та наполняла его обычным для него содержимым и только иногда громко спрашивала:

– Может, еще что желаете?

– Все! Спасибо! – скажет он, бывало, как отрежет. Затем, рассчитавшись, уходит, так же как и пришел, тихо и загадочно.

Он как-то странно действовал на людей. При нем мужики не могли материться, молодяжка не хахала, его пропускали машины, с ним здоровались дачники. К нему обращались, если нужно было надергать мха на сруб или за брусникой, или за новой корзиной. Он все делал добросовестно: ягода у него была отборная, без сориночки, корзина крепкая и аккуратная, мох чистый, но торговаться с ним было бесполезно. Разговаривал он не грубо, но сдержанно и категорично, да к тому же громко, как это бывает у людей, тугих на ухо.

Лодка сбавила обороты и медленно причалила к дощатому плотику. Александр привычно накинул цепь на колышек и сквозь заросли ивняка стал подниматься по крутой тропке к родному дому. Отводок скрипнул, и во дворе отозвался пес Верный, но, чуть завидев желанного гостя, запрыгал на цепи и отчаянно замахал кудряшкой хвоста. Александр потрепал охранника по загривку и спросил: