Мария Шандалова - Этажи. № 2 (6) июнь 2017

Пахнет солнцем
или высохшим на солнце бельём,
или чем-то ещё, что поросло быльём,
мы принимаем это за счастье,
но, вопреки подсказке мифологемной,
счастье – пахнет
счастьем и сгорает мгновенно,
обжигая лёгкие, язык, роговицу,
оно просто не может длиться.

Никто и не обещал нам счастья;
не зная чего мы ищем,
переносим его на детей и пищу,
на балет, на – с придыханием – собаку с кошкой,
но всегда там есть пресловутого дёгтя ложка,
это в лучшем случае, а чаще,
чем слаще заменители,
тем дальше счастье.

Бог не строг и, когда ожоги позаживали,
он подмешивает к ложке дёгтя
слова, детали,
формулы, форумы, кому – римский,
кому – всемирный,
конкурсы на «тоску по родине», ещё кумирни,
но, кому повезёт – шутка звучит нелепо —
он даёт сохранить, до поры, горсть золы и пепла.

Рассчитайся на первый-второй,
первый в строй, а второй в перегной,
первый к брусьям, второй – на ковёр,
холодок по спине до сих пор,

первый с вилами, с дулом второй,
это двор, увлечённый игрой,
не казак, не разбойник – стратег,
я в плену и готовлю побег,

синегубого детства настой
заедаю сухой немотой,
соловей наш, разбойник, – жесток,
голубой хула-хуп мой шесток,

не ходите в разведку со мной,
пытки мне не стерпеть ни одной,
и, принять не готова позор,
я во сне не спускаюсь во двор,

пограничник Гарькавый, прощай,
на заставе цветёт Иван-чай,
до свидания, Город-Герой,
отпустил меня первый-второй.

Дерево раскрывает большие розовые цветы,
в каждом живёт фея – уверяет дитя упорно,
не отворачивайся от простоты красоты,
феи чистят зубы, спать ложатся, ходят в уборную,
их какашки потом удобряют клумбу внизу,
дитя рассказывает, я смеюсь, но верю, смеюсь и верю.
Мы стоим, взявшись за руки, смотрим, и я грызу
заусенец, как в том, заросшем сиренью, сквере.
Сколько солнца, мы залиты им, согреты, облучены,
говорим на языке фей, родственников кролика, воробьёв,
напитываясь любовью до последней излучины,
целуя друг другу ладони, когда не хватает слов.

Нам терпенья не занимать – попутного слова ждать,
Облако ли ангел, мы его – хвать,
загоним в строку, пусть лежит на боку,
если не служит Богу,
белоручка и так балдел, болтался без дел,
зачем-то в подсознание залетел,
неприкаянный ангел сей, ангел молочных рек, киселей,
просроченных векселей,
незрелых плодов из побитых садов,
ангел лишних слов.
Ладно, лети себе мимо, вестимо,
подождём серафима
шестикрылого, нам подавай – лгунам,
пересмешникам, горюнам —
жечь глаголом, углём гореть,
видеть, слышать, дышать, терпеть,
гнать, зависеть, не умереть.

Любишь ли ты человечество так, как люблю его я —
не очень? Даже сбившееся гуртом, оно ничего не весит;
завалилось, как трухлявая изгородь, в тупике, как заросшая колея;
воздух весомее, или что там гоняет по миру вести.
Думают скверно, что ни слово, то – ложь.
Училка Валентина Яковлевна и директор Антон Петрович
коварнее Дарт Вейдера, им вынь да положь,
линейкой бьют по рукам за дорогу, уходящую в даль, и «Остров сокровищ».
Не разобрав, где сила, где милость, всегда в борьбе,
человечество поклоняется филантропии, войне, геному.
Благослови меня одной любовью – к тебе,
глядишь, научусь из неё всему остальному.

В паутине зимнего тумана
дождь застрял ночной.
Вечер, утро? Поздно или рано?
День – глухонемой
или притворяется и тихо
дышит, отгоняя тьму?
День декабрьский, поздний, стихо-
творный, покорюсь ему,
пробиваясь к свету, раздвигая
сгустки сумерек, пока
не блеснёт, резвяся и играя,
первая строка
молнией,
иначе сквозь ресницы
голых веток взгляду не пробиться.

Кому от огня, кому от меча, кому от воды,
От болезни, мора, голода-лебеды…
Eсли мне вдруг суждено избежать беды,

Что я буду делать с этим небом-травой,
С утраченным временем, с больной головой,
С тем, что пропало и не вернуть, хоть вой,

С тем, что каждый день клянусь изменить,
Но не меняю, а продолжаю жить,
Испытывая на прочность нить.

Не выходя из себя, вернусь к себе,
Посмотрю, может быть, сидит на трубе
Кто-нибудь между А и Б.

Повезло тебе, повезло: ещё, может быть, лет пять
Будут лебеди прилетать на пруд, нырки нырять,
Будешь адрес искать, нащупывать телефон,
Не пытаясь звонить сквозь время, плотное, как тефлон,
Не тревожа память, сны, фрейдистский весь аппарат.
Понемногу начнёт редеть пантеон, парад
Мгновений, выхваченных у судьбы, выпрошенных у Него,
Когда сердце ноет – люблю и знает – кого.
Когда небо в мелких перистых или совсем без них,
Когда в редких соснах на дюнах ветер притих,
Когда солнце низко, и, дыхание задержа,
Улететь готова, но медлит лететь душа.

Вдоль реки По прохаживаются голуби,
в реке – утки, в кустах поют соловьи,
и легко можно представить себя голыми,
до грехопадения, до первой любви.
В городе Турине всё немного ненастоящее
из-за своей монументальности,
даже река По лежит, как мертвая ящерица,
не отражает небо и не блестит.
До первой любви не было ничего сложного,
всё уже создано, названо, как по маслу шло,
и вдруг эта любовь карты спутала и продолжила
жизнь, перемешав, между делом, добро и зло.